Мими и графиня стали пробираться за ним сквозь толпу, которая сворачивала коллективную шею, лишь бы разглядеть, что за волнение поднимается в холле, освещенном яркими рваными вспышками сгоравшего в камине свиного жира. У очага стоял тощий мужчина в коричневой форме. В одной руке он держал пистолет, а другой подпирал бок. Легкий тик свидетельствовал о том, что он вовсе не так спокоен, как хотел показать. Манерой держаться и внешним видом он больше походил на клерка, чем на солдата. Еще четверо мужчин возились со свиньями, пытаясь вытащить вертел из камина. Чтобы уберечь руки, они хватались за края раскаленного металлического стержня через мешковину. Всеобщий гнев висел в воздухе черным туманом, но чужаков спасали пистолет и глубоко засевшее в сознании уважение к форме. Какой-то смельчак выкрикнул из толпы:

— Мы несколько недель не ели по-человечески! Что вы делаете, сволочи?

Мужчина в форме поднял свободную руку, и мятежный гул стих до недовольного ропота.

— Я конфискую этих незаконно убитых животных согласно подпункту четыре воинского устава, который сейчас действует на территории Саксонии и Силезии. Я…

— Ты хочешь съесть их сам, жадный ублюдок!

Грянувший смех был скорее зловещим, чем веселым, и первой паре добытчиков свинины пришлось вжаться в стену, когда толпа ринулась к их начальнику, светло-коричневый воротник которого начал темнеть от пота. Почувствовав, что теряет контроль над ситуацией, тот заверещал на октаву выше и машинально поднял пистолет.

— Незаконный забой скота карается смертью! К любому соучастнику или подстрекателю такого саботажа военной экономики будут применяться самые строгие наказания! Немедленно освободить дорогу… немедленно, слышите? Сейчас же!

Под натиском толпы он невольно попятился. Кто-то швырнул бутылку, и она разбилась о камин, осыпав руку чиновника градом осколков. Ошарашенный, он отступил в сторону, споткнулся и полетел навзничь. Пытаясь замедлить падение, чиновник выставил свободную руку, но та угодила в самое сердце огня, а когда он все-таки рухнул на пол, от удара разрядился пистолет. Вопль, огласивший комнату, когда пламя перекинулось на его руку, заставил толпу умолкнуть. Люди в ужасе смотрели, как чиновник перекатился на грудь, которую тоже охватили огненные языки. Четверо помощников, не выпуская из рук истекающих раскаленным жиром свиней, тупо таращились на шефа, который катался по полу, сбивая правой рукой пламя.

Граф бросился вперед, сорвал со стоявшей рядом женщины одеяло и принялся тушить визжащего блюстителя закона. Кто-то из наблюдателей решил помочь и стал хлестать чиновника кожаным плащом.

Когда пламя потухло, чиновник сел на полу, обгорелый и потрясенный. Четверо с вертелом по-прежнему только и делали, что глазели. Толпа, сдавившая их со всех сторон, лишала их уверенности и сбивала с толку. Граф поднялся на ступеньку и указал на камин.

— Мясо еще не дожарилось, джентльмены. Будьте добры, положите вертел обратно на подпорки. Благодарю.

Мужчины поплелись к очагу. Пока они пытались равномерно распределить мясо на вращающейся раме, чиновник, нисколько не смущенный своими обгоревшими волосами и формой, начал размахивать в воздухе пистолетом.

— Не сметь! — взревел он голосом, выдававшим боль и злость. — Немедленно отнесите туши в машину. Пошли! Пошли!

Четверка замерла в нерешительности.

Граф повернулся к чиновнику, который казался пьяным: щурил слезящиеся глаза, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь дым, поднимающийся от его одежды, и нелепо перебирал ногами, норовя завалиться на бок. Рев Пуллендорфа никак не вязался с его почтенным возрастом.

— Как вы смеете являться ко мне в дом и отдавать приказы без моего разрешения?! Убирайтесь! Убирайтесь сейчас же, пока я не зажарил вас в этом камине. А если вы вернетесь, я спущу на вас охотничьих собак. Вон!

Четверка помощников, недолго думая, бросила свою ношу и пустилась наутек. Люди уступали им дорогу, то пинком, то затрещиной подгоняя к двери. Чиновник продержался на несколько секунд дольше, рисуя дулом пистолета какие-то невнятные узоры, но не решаясь поднять его от пола.

— Вы за это поплатитесь! Да-да, поплатитесь! Слышите?

Голос, сорвавшийся на фальцет, выдал его с головой, а ответный презрительный смех окончательно добил. Осознав, что его авторитету нанесен такой же урон, как и форме, чиновник заковылял к выходу.

Граф, меньше всего похожий на ликующего победителя, взял Мими за руку и отвел к лестнице, где расположились ее спутники. Он понимал, что это пиррова победа.

— Время не ждет. Вам нужно уходить. Завтра этот человек вернется со сворой начиненных классовой ненавистью нацистских приятелей, у которых руки чешутся поставить меня на место. Полагаю, я должен радоваться тому, что они только сейчас нашли повод до меня добраться. Они придут большим отрядом и потребуют у всех документы. Ваши бумаги доставят вам неприятности, поэтому вам нужно уехать до их появления, не дожидаясь утра. Я сейчас же распоряжусь, чтобы подготовили мула.

Еще не рассвело, когда ландо и телега покинули замок и растворились в тумане оттепели, решительно сменившей лютые морозы. Недавно выпавший снег сделался влажным и налипал на копыта животных; лес, края которого едва проглядывались даже на такой узкой дороге, безмолвно ронял капли с ветвей. Путь был свободен, присыпан свежим неистоптанным снегом, а старые пласты служили колеей, которая мешала не обутым в резину колесам соскальзывать в наспех выкопанные по обе стороны канавы.

Все изменилось, когда они достигли мостов через Нису. Вдоль балочного железнодорожного моста тянулся узкий пешеходный переход. Беженцы, согнувшиеся под тяжестью сумок и узлов с остатками скарба, покрывали его грязным, всклокоченным мехом, застилаемым то клубами паровозного дыма, то пеленой тумана. На старом каменном мосту царил хаос. Обоз, направлявшийся на запад, замер на подступах; кое-кто пытался спорить с военными полицейскими, перекрывшими движение; другие, сидя на облучках, раскачивались из стороны в сторону, пока их тягловые животные спали стоя. Мост явно был слишком узким, чтобы пропустить два потока, а движение на восток не прекращалось ни на секунду: грузовики и подводы, набитые артиллерией и людьми; колонны марширующих солдат, гнущихся под тяжелыми ранцами и винтовками и пытающихся не поскользнуться на сбитой в комки снежной каше; полугусеничные вездеходы и устрашающие «панцеры»[64], чадящие дизельным топливом, которое смешивалось с туманом и дымом, создавая дьявольский коктейль из звуков и пара.

Мими заметила на обочине служебный автомобиль. Его капот был поднят, а водитель поглощен решением какой-то механической задачи. На заднем сиденье, подтянув ворот шинели к ушам, курил офицер вермахта. Мими сняла шапку, распустив вымытые кудри по плечам, и пошла к машине. Удивленный и смущенный ее появлением, мужчина выбросил сигарету и сел прямо. Когда офицер снял фуражку, Мими разглядела у него на шее железный крест, а в глазах — усталость. Мужчина коротко кивнул, но ничего не сказал.