Когда я поведал об этом клирику, он сказал, что нечестивец будет гореть в аду.

— В душах некоторых людей кипит чёрная злоба, которая выплёскивается наружу в виде жестокости. Этот человек ненавидит чернокожих. Он заводит рабов, чтобы издеваться над ними. Он организовал Santa Hermandad, так называемое Святое Братство — местное испанское ополчение, якобы для поддержания королевского закона, а в действительности же для того, чтобы охотиться на беглых рабов, как другие охотятся на оленей.

И теперь я вспоминал слова клирика, прислушиваясь к громкой похвальбе этого человека, взахлёб рассказывавшего и об охоте на беглецов, и о своих утехах с африканскими женщинами. Каково это — быть рабом сумасшедшего, человека, который может бить тебя, когда ему вздумается, и насиловать твою жену из прихоти? Принадлежать безумцу, который способен убить тебя просто так, под настроение?

— Этот зверёныш утверждает, будто в своей стране он принц, — рассмеялся рабовладелец и запустил в связанного раба подобранным с земли камнем. — Сожри это на ужин, принц Янага. — Он снова расхохотался.

— А негодяй довольно крепкий, — заметил другой испанец.

— Это пока я им не занялся.

¡No рог Dios! ¡Castraci6n! Беднягу собрались кастрировать!

Я бросил взгляд на раба, и наши глаза встретились. Негр уже знал свою судьбу, но если сначала его глаза показались мне пустыми, то затем я увидел в них боль. Не просто физические страдания от побоев, но боль унижения и отчаяния. Этот взгляд говорил мне, что он не животное, но человек. Что он тоже человек! Ni thaca!

Не в состоянии больше смотреть на страдальца, я отвёл взгляд. Рабов кастрируют, поскольку считается, что это делает их более покладистыми, — точно так же быков оскопляют, чтобы сделать их мясо нежнее, а норов мягче.

Сидевший неподалёку торговец, видимо почувствовав в моём взгляде возмущение, проворчал:

— Рабы принадлежат господам, это их собственность, а собственностью каждый вправе распоряжаться как угодно — хоть на полях, хоть в постели, где кому заблагорассудится. Негры, как и индейцы, gente sin razon, народ неразумный. Словно дети. Но у тех и у других, по крайней мере, чистая кровь. Кто настоящие выродки, так это метисы вроде тебя.

Я встал и перебрался на ночлег под другое дерево. Выслушивать это молча мне не хотелось, но ответить означало получить основательную взбучку.

«Gachupines пришпоривают собственные задницы», — презрительно говаривал отец Антонио о некоторых носителях шпор, ибо как креол частенько обижался на высокомерие уроженцев Иберийского полуострова. Но, сам будучи метисом, я прекрасно знал, что в большинстве своём criollos относятся к неграм, индейцам и полукровкам не лучше испанцев, прибывших из Европы. В них говорила обида на тех, кто не подпускал их к высоким должностям в церкви и управлении государством, однако, порицая чужие шпоры, они были склонны забывать о своих собственных, таких же острых.

Я крепко заснул, а когда проснулся, стояла тёмная ночь. Небо затягивали тучи, и плывущая по нему призрачная луна то пропадала из виду, то ненадолго появлялась снова. Когда она скрывалась за облаками, воцарялась и вовсе непроглядная тьма. Ночь была наполнена криками ночных птиц, шорохом кустов, когда в лесу двигалось что-то крупное, и шумами, издаваемыми обозом, — храпом, стонами во сне, фырканьем мулов.

Уж не знаю, что было тому причиной — то ли эта ночь, то ли избыток выпитого накануне пульке, напитка, опьяняющего даже богов, — но меня посетила шальная мысль и не отпускала до тех пор, пока я не совершил поступок, который счёл бы безумным всякий léреrо.

Удостоверившись, что всё вокруг тихо и неподвижно, я поднялся с земли, достал нож и, пригибаясь, двинулся подальше от стоянки, к зарослям агавы. Если бы в тот момент меня кто-то увидел, то решил бы, что мне приспичило отлучиться в кусты по нужде или, на худой конец, что я затеял стянуть ещё пульке.

Описав круг, я подкрался к тому месту, где был привязан спиной к древесному стволу раб Янага, и, как змея, подполз к самому дереву. Янага изогнулся, пытаясь определить, чем вызван шум, и я, застыв, приложил ладонь ко рту, призывая его молчать.

В этот миг хозяин раба закашлялся, и я остолбенел. Видеть рабовладельца в темноте я не мог, однако, судя по всему, он просто перевернулся во сне. Спустя мгновение испанец снова захрапел, и я опять двинулся вперёд.

От этого кашля моё сердце чуть не выскочило через глотку: действие пульке стало ослабевать, и, по мере того как хмель выветривался, я начинал осознавать, на что иду. Если меня поймают, то и мне достанется не меньше, чем беглому рабу. Поркой тут не обойдётся: оскопят, как борова.

Меня охватил такой страх, что я едва не уполз назад. Но перед моим мысленным взором стояли глаза Янаги, разумные и страдающие, не глаза тупого животного, но глаза человека, которому ведомы любовь, боль, знание и желание. О, amigos, как я сожалел, что не обладаю храбростью льва, силой тигра! Увы, я был всего лишь никчёмным парнишкой, у которого и своих-то неприятностей выше головы. Лучше прилечь, хорошенько выспаться, а с утра пораньше пуститься в дорогу, чтобы оставить преследующих меня адских псов как можно дальше позади. Нет ни славы, ни прибыли в том, чтобы помочь рабу сбежать. Даже мой добрый покровитель не стал бы требовать, чтобы я шёл на риск: глупо лишиться собственных гениталий ради спасения чужих.

Да, что ни говори, а носители шпор правы. Метисы — существа неразумные и, предоставленные сами себе, способны вытворять несуразные вещи. Вот и я, например, уступив своим низменным инстинктам, подполз к дереву и перерезал верёвки Янаги. Он, понятное дело, ничего не сказал, но мне хватило благодарности в его взгляде.

Едва успев добраться до своего лежбища, я услышал торопливые шаги — Янага проскользнул мимо и скрылся всё в тех же кустах.

Увы, ему не удалось ускользнуть бесшумно: спустя мгновение рабовладелец уже был на ногах, орал и размахивал шпагой, поблескивавшей всякий раз, когда из-за облаков выглядывала луна. Вокруг поднялась суматоха: все вскакивали и хватались за оружие, не понимая, что происходит. Многие спросонья решили, что на лагерь напали разбойники.

Я же колебался, не зная, что лучше — остаться под деревом или под шумок улизнуть. Смыться бы, конечно, неплохо, но тогда многие догадаются, кто разрезал путы раба. Паника, царившая в душе, подбивала меня бежать сломя голову, но инстинкт выживания приказывал оставаться на месте. Понятно ведь, что по возвращении рабовладелец осмотрит место побега и по разрезанным верёвкам поймёт, что у беглеца был сообщник. Сбежать сейчас — это всё равно что подписать признание.

Тут из зарослей донёсся шум, и сердце у меня упало. Похоже, преследователи настигли бедного Янагу, а я, вместо того чтобы помочь, лишь отягчил его участь. Теперь из кустов отчётливо слышались стоны и болезненные всхлипывания, но темнота не позволяла разглядеть хоть что-то, кроме множества движущихся фигур.