— Приятно для разнообразия позавтракать в компании, — произносит Эрни.

Мы с Ребеккой вежливо улыбаемся.

— На дороге одиноко. — Мы киваем. Ребекка пытается пальцем вытереть капельки воды на стакане.

— Перл — «жемчужина», — обращается к ней Эрни, но Ребекка не понимает намека. — Жемчужина! — Громкий звук голоса, а не «собственное» имя привлекает внимание Ребекки. — Сколько тебе лет, девочка?

— Почти пятнадцать. На следующей неделе исполняется пятнадцать.

Она вопросительно смотрит на меня: «Может, подобной информацией, как и нашими именами, не стоит делиться с незнакомым человеком?»

— Какое счастье! — говорит Эрни. — Это нужно отметить.

Он выбирается из кресла и направляется в мужской туалет, который, как я уже сделала вывод по поведению Аннабель, наверное, связан с кухней. Он появляется через минуту с нашим завтраком. В омлет Ребекки воткнута свечка, которая размеренно истекает воском на ее картофель. Эрни поет себе под нос: «С днем рождения тебя!»

— Перл, как мило! — говорю я. — Заблаговременный подарок.

— Еще какой! — подтверждает Эрни. — За завтрак плачу я.

— Спасибо, мистер Барб.

Ребекка берет вилку, и Эрни велит ей загадать желание. Моя дочь так и поступает. Потом она задувает свечку, и пламя перекидывается на салфетку. Вспыхивает небольшой пожар, который Эрни гасит томатным соком.

Во время трапезы Эрни разглагольствует о своей работе: как он ее нашел (дядя помог), как он любит свою работу (а он ее любит), какие награды он получил («ХОТ-ДОГ!», «Лучшая реклама 1986—1987 годов»). Наконец он спрашивает меня, откуда мы (из Аризоны), куда едем (к моей сестре Грете в Солт-Лейк-Сити). Каждый раз, когда я говорю неправду, Ребекка пинает меня под столом, но мне-то виднее. Оливер очень умен.

Эрни съедает гору оладий с малиной, три яйца, сосиску с жареным картофелем на гарнир, четыре тоста, маффин, два блинчика, две половинки грейпфрута, копченую скумбрию. И только прикончив омлет с грибами, он признается, что наелся. На кухне Аннабель что-то роняет, и это что-то разбивается.

В итоге Эрни даже не платит за еду — Аннабель настаивает на том, что завтрак за счет заведения. Она стоит в дверном проеме, когда мы возвращаемся к автомобилю Эрни.

— Дамы, — говорит он, — рад был познакомиться!

Он протягивает мне свою визитную карточку, на которой нет адреса, только номер телефона в машине.

Мы с Ребеккой стоим перед закусочной, наблюдая, как фальшивый хот-дог исчезает за горизонтом. Мы стоим довольно далеко друг от друга — не дотянуться.

— Она была слишком красная для натуральной, — поворачивается ко мне Ребекка. — Заметила?

Ребекка смотрит в окно на ровное белое поле. Невозможно глаз оторвать.

— Думаешь, так выглядят небеса? — спрашивает Ребекка.

— Надеюсь, что нет, — отвечаю я. — Мне нравится, чтобы было побольше разноцветного.

Легко было бы обмануться и решить, что Великие соляные равнины засыпаны снегом, если бы на улице не стояла тридцатипятиградусная жара, а пыль от горячего ветра не обжигала мне лицо, как чье-то дыхание. Солт-Лейк-Сити — карлик в сравнении с величественной церковью мормонов, не то место, где я чувствую себя в своей тарелке.

На самом деле мне кажется, что я все глубже и глубже погружаюсь в эту чужую религию, в этот чужой климат, в эту чужую архитектуру. Одежда липнет к телу. Мне хочется получить письмо от Джоли и уйти.

Но почтальон — худой мужчина средних лет с обвисшими усами — настаивает на том, что никакого письма для Джейн Джонс у него нет. И для Ребекки Джонс тоже. Вообще для Джонсов писем нет.

— Пожалуйста, взгляните еще раз.

Когда я выхожу из здания, Ребекка сидит на ступеньках перед почтамтом. Я могу поклясться, что вижу, как парит асфальт.

— У нас неприятности, — сообщаю я, садясь рядом с дочерью. Рубашка Ребекки прилипла к спине, под мышками круги от пота. — От Джоли письма нет.

— Тогда давай ему позвоним.

Ей не понять, что означают для меня слова Джоли. Это не просто указания, я должна слышать его голос. И неважно, что он говорит, лишь бы говорил.

— Здесь два почтовых отделения. Попробуем спросить во втором.

Но и во втором отделении письма для нас нет. Мне хочется устроить скандал, однако этим делу не поможешь. Какое-то время я расхаживаю по вестибюлю почты, а потом выхожу на опаленный солнцем тротуар, где стоит и требовательно смотрит на меня Ребекка.

— Ну? — спрашивает она.

— Оно должно было прийти. — Я смотрю на солнце, которое, казалось, взорвалось за прошедшую минуту. — Джоли никогда бы со мной так не поступил.

Я едва не плачу, взвешивая последствия, а когда опять поднимаю взгляд на солнце, оно несется на меня — и мой мир становится черным.

— Она приходит в себя, — произносит кто-то.

Чьи-то руки прижимают к моей шее, лбу, запястьям что-то с холодной водой. Передо мной маячит это лицо — слишком большое.

Оливер? Я пытаюсь что-то сказать, но не могу справиться с голосом.

— Мама, мама!

Это Ребекка. Я чувствую ее запах. Открываю глаза и вижу лицо склонившейся надо мной дочери, кончиками волос она, как шелком, щекочет мне подбородок.

— Ты упала в обморок.

— Вы ударились головой, миссис Джонс, — произносит неизвестный голос, который я уже раньше слышала. — Всего лишь царапина. Зашивать не нужно.

— Где я?

— На почте, — отвечает другой голос, и передо мной опускается на корточки мужчина. Он улыбается. Он красив. — Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

Я поворачиваю голову. Справа стоят три женщины с мокрыми тряпками. Одна из них говорит:

— Нельзя слишком резко садиться.

Ребекка сжимает мою руку.

— Эрик оказался рядом, когда ты упала. Он занес тебя сюда, а его жены помогли привести тебя в чувство.

Она выглядит испуганной. Я ее не виню.

— Жены, значит.

Одна из женщин протягивает Ребекке небольшой флакон и велит поднести его к моему носу, если подобное случится еще раз.

— Жара здесь удушающая, — говорит Эрик. — С посетителями часто такое происходит.

— Мы не посетители, просто проезжали мимо, — возражаю я, как будто это что-то меняет. — Что у меня с головой?

— Ты ударилась, — буднично сообщает Ребекка.

— Наверное, стоит обратиться в больницу.

— Думаю, с вами все будет в порядке, — говорит средняя жена. У нее длинные черные волосы, собранные в тугую косу. — Я медсестра, а Эрик — врач. Он педиатр, но в обмороках разбирается.