этом знали, и никто ее не боялся.

— Прошу тебя, Филипп, — мягко произнесла она. — Скажи мне, если знаешь. И я навек буду твоим другом.

— Только другом? — осклабился рарог. — Ты даже не понимаешь, что теряешь, предлагая мне это, бедняжка Дапн.

Гамадриада вздрогнула, как от удара. И посмотрела на рарога с упреком.

— Если и ты мне не скажешь, то мне придется спросить у Джеррика, — сказала она со слезами в голосе.

— А ты спроси, — посоветовал, ухмыльнувшись, рарог. — Вдруг он захочет стать твоим другом.

И, громко смеясь, он отошел от гамадриады, спеша догнать Алву, которая уже почти скрылась за изгибом улицы. А печальная Дапн направилась к широкой парадной лестнице, ведущей в особняк. Прошло несколько дней, как она не видела Джелани и даже не знала, где он. Гамадриада винила себя в том, что послушалась кобольда и ушла из конференц-зала, оставив их вдвоем с нгояма. Теперь ей уже казалось, что тем самым она предала Джелани, который ей доверял. Возможно, думала она, именно по этой причине нгояма избегает ее или даже вернулся в свою Африку. Гамадриада долго мучилась сомнениями и страхами, но все-таки решилась расспросить самого Джеррика. Она медленно поднималась по лестнице, шепотом повторяя слова, с которыми намеревалась обратиться к главе Совета XIII…

В такси Филипп сразу же попытался запустить свою руку в трусики Алвы, но мешало ее узкое платье, и он утешился, насвистывая всю дорогу до гостиницы свою любимую La Marseillaise.

Когда Алва скрылась в дверях отеля, рарог присел за столик летнего кафе у входа и заказал подошедшему официанту чашку зеленого чая. Красный балдахин, растянутый над его головой, окрасил светло-зеленый напиток в цвет крови. Но Филипп выпил чашку залпом, не заметив ни цвета чая, ни его вкуса. И, выждав еще несколько минут, вошел в отель. На хорошем немецком языке спросил у консьержа, худощавого юноши с напомаженными русыми волосами, какой номер отвели только что приехавшей француженке и, получив вежливый и исчерпывающий ответ, поднялся по лестнице на нужный этаж, стараясь оставаться незамеченным. На голове его была велюровая шляпа, бросающая густую тень на лицо. Он не хотел, чтобы его запомнили в этом отеле.

Дверь в номер была не заперта. Филипп вошел без стука. Алва уже лежала на широкой, в полкомнаты, кровати. Стеклянный столик с букетом мимоз, лампы под белыми абажурами у изголовья, картина в золотой раме, на которой были изображены водоплавающие птицы — на всем лежал отпечаток вековых патриархальных традиций, которыми славился отель, открытый в 1907 году. Мебель, шторы, даже, казалось, сам воздух — все было в пастельных тонах, настраивающих на семейный добропорядочный лад. И мало подходило для целей, ради которых Алва сняла этот номер. Возможно, поэтому она лежала, скромно укрывшись до подбородка одеялом. Филиппу это не понравилось.

— Ты случайно не надела монашескую рясу? — спросил рарог. И, чтобы проверить свое предположение, рывком сдернул одеяло с Алвы. Но эльфийка оказалась совершенно голой. Несмотря на десять лет заключения, ее тело все еще было красиво. Не сводя с него вспыхнувших похотью глаз, Филипп торопливо разделся. И бросился на Алву, словно оголодавший зверь на жертву.

Но Алва была уже не та. Филипп почувствовал это сразу. Она неподвижно лежала на спине, покорно переворачивалась на живот или бок, когда этого хотел рарог, не издавала сладострастных звуков, в прежние годы сводящих его с ума не хуже, чем широкие мясистые бедра и пышная мягкая грудь эльфийки. Алва явно не получала удовольствия от секса и поэтому не могла воспламенить Филиппа. Постепенно его первоначальный пыл угас, ему стало скучно, и он постарался как можно быстрее закончить любовную игру. Когда он застонал в конце, Алва тоже издала короткий стон, но причиной его был не оргазм, а боль — рарог, содрогнувшись, вонзил в ее плоть когти, из-под которых на белую простыню протекли тонкие струйки крови.

— Кажется, ты лишил меня невинности, — сказала Алва с усмешкой. — Это накладывает на тебя определенные обязательства, ковбой.

Ее голос был спокоен, как будто все это время она смотрела в окно на степенно прогуливающихся по площади горожан.

— И не мечтай, — ответил рарог, лениво потягиваясь и зевая. — Я закоренелый холостяк. И вообще, если бы я женился каждый раз, когда лишал девушку невинности, то у меня уже был бы такой гарем, что позавидовал бы сам Тамба Банарас. Говорят, этот индийский магараджа, живший две с половиной тысячи лет назад, имел шестнадцать тысяч жен и наложниц. Я как-то подсчитал ради интереса. И выяснил, что у меня было больше.

— Боюсь, что я была последней девственницей в твоей жизни, — равнодушно произнесла Алва. — Да и вообще женщиной.

— Это еще почему? — удивился Филипп.

— Потому что ты совершил большую глупость, когда похитил у Фергюса внука. Как думаешь, долго ты проживешь после этого?

Филипп хмыкнул, но ничего не ответил.

— У тебя есть единственный выход, чтобы спасти этого красавца, — эльфийка положила свою руку между ног Филиппа. — Вернуть внука Фергюсу.

Алва ожидала ответа, но Филипп продолжал хранить молчание.

— Кстати, а где ты прячешь мальчика? — словно между прочим спросила эльфийка. — В надежном месте?

— А зачем тебе это знать? — с подозрением взглянул на нее Филипп.

— Если Фергюс найдет своего внука раньше, чем ты заключишь с ним сделку, он все равно убьет тебя, — нашлась Алва. — Так что поторопись. Хочешь, я выступлю посредником между вами?

— Я подумаю об этом, — сказал, вставая с кровати, рарог. — Время есть. До Эйлин-Мора, куда мы направляемся, полдня пути.

— Не забудь сказать мне, когда примешь решение, — хмыкнула разочарованно Алва. — А то можешь опоздать, ковбой.

Они быстро оделись, не глядя друг на друга и не проронив ни слова. Каждый о чем-то сосредоточенно размышлял. Могло показаться, что они не любовники, а деловые партнеры, только что обсудившие в кровати, за неимением кабинета, какую-то сделку. Да, в сущности, так оно и было. Секс не принес никому из них ни радости, ни удовлетворения. Разговор, состоявшийся после него, был гораздо интереснее для обоих.

Следующие несколько часов они провели в такси, самолетах и на морских судах, преодолевая путь от Берлина до острова Эйлин-Мор. Начиная от Эдинбурга Алва грустила. Это было путешествие, которое она совершила в юности, только в обратном направлении. Ей вспомнились радужные мечты, с которыми она оставила родные края, надеясь обрести в чужих счастье и богатство. Вернее, тогда для нее это было одно и то же, она считала, что нельзя быть счастливой, не имея денег. Оказалось, что она ошибалась. Это Алва поняла только сейчас, спустя много лет.