– Можно и нужно, – как зачарованная повторила Вера.

Ее судьба была решена. Больше не было ни сомнений, ни колебаний. И никогда с той самой минуты не возникало у нее желания сменить квалификацию. Каждый день открывала она в наркологии что-то новое и каждый раз радовалась тому, что ей досталась специальность, в которой еще не выведены аксиомы, не созданы все правила и не написаны все рецепты. Здесь можно было пробовать, искать, учиться и находить. И самое главное – в этой области практически исключены были врачебные ошибки, поскольку результат в первую очередь зависел от желания самого больного, а не от искусства врача. Вера практически сразу приняла и поверила в то, что, выбирая в пациенты тех, кто действительно хочет излечиться, она обеспечит себя практически стопроцентно положительным результатом, и не могла дождаться того дня, когда получит диплом и сможет целиком и полностью посвятить себя избранному делу и не отвлекаться на другие области медицины, в которых, по ее мнению, врачей подстерегало гораздо больше разочарований.

Люди слепли, глохли, становились инвалидами, умирали на операционных столах и впадали в кому, невзирая ни на усилия докторов, ни на собственную жажду жизни. Вера, несмотря на избранную профессию, в которой люди почти безоговорочно считают любую жизнь ценнее смерти, ибо борются за нее до последней секунды, все же немного сомневалась в том, что существование овоща может быть для кого-то желанным. Такой результат лечения она не могла, не хотела признавать положительным, а отрицательные ее не устраивали. В конце концов, очень немногие способны, как Жан-Доминик Боби, написать свои воспоминания единственным оставшимся не парализованным левым веком[10]. Да, это было ее субъективное мнение, но основывалось оно не на теоретических раздумьях, а на собственном практическом опыте. За время своей практики Вера вдоволь насмотрелась на стонущих, плачущих, беспомощных и безнадежных. Ей было некомфортно, душно, тесно в этих условиях. Возможно, девушка являлась перфекционисткой, а может быть, само имя ее говорило о том, что без помощи надежды она работать не сможет.

Одним словом, Вера грезила о том времени, когда, наконец, сможет назвать себя наркологом и займется лечением человеческих душ. Она заранее любила будущую профессию, и ей даже подумать страшно было о том, что что-то или кто-то может помешать ее планам. И вот теперь о том же самом ей толковала сестра. Если не выполнить ее просьбу, перед Надей навсегда могут захлопнуть двери в операционную. Лишить любимого дела – все равно что вырвать дыхание из легких, а из сердца стук. Этого Вера допустить не могла. И не допустила.

Она принесла таблетку, отдала Наде, не забыв все же спросить в последний раз:

– Ты хорошо подумала?

– А, – та беспечно махнула рукой, запивая водой лекарство. – Где наша не пропадала!

Возможно, она и не пропадала во многих местах, а здесь – пропала. Сердце остановилось не только у ребенка. «Скорая» констатировала острую сердечную недостаточность. Именно это сухо константировал в свидетельстве о смерти непонятный врачебный почерк, а Верино сознание криком кричало совершенно другое. Причиной гибели сестры являлась она, Вера: ее покладистость, ее мягкотелость, ее безрассудство. Таблетки были неизученными, а значит, опасными для жизни. А она дала их. И не кому-нибудь, а родной сестре. Она убила ее своими собственными руками.

И что же могла ответить сейчас Вера Петровна Сизова, именитый нарколог, на коварный вопрос настырного журналиста:

– Никогда не использовали опасные для жизни медикаменты?

Она была не просто отличным врачом. Прежде всего Вера являлась порядочным и очень совестливым человеком, которому правда, любая, пусть даже малоприятная и очень горькая, всегда давалась гораздо легче такой простой, совсем немудреной и очень сладкой лжи. Вера молчала всего несколько секунд, в задумчивости провела рукой по собранным в маленький пучок волосам, потом стряхнула с себя оцепенение, сказала просто:

– Знаете, у каждого врача есть свой скелет в шкафу. Мой не имеет никакого отношения ни к этому разговору в частности, ни к наркологии вообще. А теперь, извините, мне пора в стационар. – Она поднялась из-за стола, недвусмысленно намекая на то, что разговор окончен.

– А можно мне с вами? – не собирался отставать корреспондент. – Читателям всегда интересен, так сказать, взгляд изнутри.

Вера собиралась резко отказать. Во-первых, она не считала ни правильным, ни целесообразным пускать чужого человека в палаты к людям, к которым не допускают даже близких. Во-вторых, этот Оршанский ей порядком надоел. Он постоянно отвлекал ее и от больных, и от работы, и от таких важных и до сих пор необдуманных мыслей: «Видел ли все-таки муж конверт? А если видел и прочитал? А если прочитал, то пойдет? И если пойдет, то вернется ли домой?»

Но хороший журналист – хороший психолог, у которого и нюх отменный, и ходы просчитаны. Корреспондент отреагировал быстрее Веры:

– Если надо, я могу набрать Киреева. – Он с готовностью вытащил из кармана мобильный и то ли начал набирать, то ли сделал вид, что набирает номер главного врача. – Не думаю, что Валерий Андреевич будет возражать.

«К сожалению, я тоже так не думаю», – мысленно согласилась Вера.

Впрочем, ей и вслух пришлось согласиться. Она распахнула дверь, бросила Оршанскому через плечо: «Пойдемте» – и заспешила по коридору. Она шла быстро и прямо, гордо вскинув голову и не оборачиваясь. Каждый, кто ее видел, мог смело утверждать, что мимо идет сама уверенность и покой. На самом же деле мысли Веры являли собой царствие хаоса, в котором отсутствовали и логика, и порядок. Под дробный стук каблуков в голове ее лихо отплясывали ожидающие в стационаре пациенты, муж, все же читающий послание, и этот противный журналист, не дающий ей ни минуты покоя.

Последний еле поспевал за доктором Сизовой. Он смотрел в спину этой быстро шагающей женщине и думал о том, что в жизни такого правильного, увлеченного работой человека не должно быть никаких горестей, проблем и разочарований.

Сигарета давно истлела, осыпавшись пеплом ей под ноги, а Оксана все стояла у машины, размышляя над тем, куда ехать. Она не любила останавливаться на достигнутом и бросать начатое на полпути. Впрочем, она не могла сказать точно, сколько именно прошла она по дороге в борьбе с курением. Если час назад ей мерещился всего лишь один окончательный поворот перед финишной прямой, то теперь она ощущала себя где-то в полуметре от старта. Что же касается достигнутого, то и бросать на этом поприще ей было решительно нечего, так как не добилась она в этом деле ни крупицы успеха. Если, конечно, не считать именно последнюю сигарету, остатки которой сейчас плавали в луже. Оксана сигарету так и не выкурила, а лишь подержала в руке.