– Ну, это ты уже преувеличиваешь.

– Вера, наш главный уже третий год по международным симпозиумам катается, а мужчины – трепачи хуже баб. Так что, будь уверена, доложит кому следует, что я собой представляю.

– По-моему, единственное, что он должен докладывать, так это то, что ты первоклассный хирург.

– Вот когда будешь на его месте, тогда и решишь, кому что говорить. А этот скажет гадость и будет счастлив, что испортил «первоклассному хирургу», ушедшему из его больницы, всю дальнейшую карьеру. Или ты думаешь, что мне не надо переживать? Конечно, можно жить припеваючи в итальянском замке, давить виноград и разгуливать по погребам. Но, знаешь ли, я сдохну через год такой жизни. Для меня богатство Джузеппе – отличное средство подтвердить свой русский диплом и остаться врачом, а не просто женой винодела. Ты хочешь, чтобы я лишилась этой возможности?

Этого Вера совсем не хотела. Сама она решила поступать в медицинский вовсе не потому, что там училась сестра. Она вообще не могла сказать, оказал ли какое-то влияние на ее выбор Надин пример или нет. Ей-то казалось, что будущая профессия была определена в тот самый миг, когда во втором классе Вера стала санитаркой в своей октябрятской звездочке. Белая повязка с красным крестом, сумочка через плечо, из которой то и дело она доставала и любовалась новенькой коробочкой с лейкопластырем, упаковкой бинта, пузырьками с йодом и зеленкой. Мечтала тогда девочка о том, чтобы кто-то – нет, не сильно, а слегка, ну, совсем чуточку – оцарапался и она бы, наконец, смогла открыть, развернуть и наклеить все свои тщательно оберегаемые сокровища. Так что на вопрос: «Кем быть?» Вера ответила однозначно еще в восемь лет. Потом, правда, долго не могла придумать, каким именно врачом станет. То подумывала стать стоматологом. У нее как раз менялись последние молочные зубы, и мама не переставала радоваться, что и прикус у дочки вышел правильный, и зубки ровные, и не придется тратиться на дорогущие брекеты. Вера слушала и представляла, как будет ставить пластинки в детские ротики бесплатно, и больше ничьи мамы не станут переживать из-за прикусов, асимметрий и прочих челюстных неприятностей. Но папа лихо высмеял ее, заявив, что это утопия, что бесплатная стоматология, конечно, существует, но только без наркоза и вообще в сказках.

– Хотя выбор хороший, дочка, прибыльный, – не преминул добавить он. – Пожалуй, иди в дантисты.

Но дочке идти расхотелось. Она переключилась на мечты о педиатрии. Представляла, как будет спасать детишек и принимать благодарности от счастливых родителей, но с появлением Костика это желание постепенно испарилось. Слишком сильно она любила его, слишком сильно переживала, когда тот болел. И показалось Вере, что такими же тягостными станут волнения и о других детях, а уж если случится не помочь им, не справиться, упустить, так и пережить такой удар судьбы она не сможет. Потом несколько месяцев видела себя в мечтах глазным врачом, Вера рисовала себе радужные картины, как избавит людей от очков, но, узнав, что лечение это в основном хирургическое, отказалась от этих планов. Хирургом как раз быть она никогда не хотела, но намеревалась стать врачом, глобально улучшающим человеческие жизни. И все-таки дорогу ей определила именно сестра. Это Надя, увидев, как она морщится, слушая ее рассказы о препарировании лягушек и о чанах с человеческими органами в анатомичке, сказала, посмеиваясь:

– Тебе при таком отношении не с телами надо работать, а с душами. Там ни костей, ни слизи, ни крови, ни гноя.

На самом деле всего этого хватало в человеческих душах, которые и ломались, и гноились, и кровоточили, но об этом Вера узнала гораздо позже, а тогда она ухватилась за слова сестры, как за соломинку. Это было именно то, что она так долго искала и никак не могла найти. Разве есть на свете что-то выше и великолепнее здоровой души? Разве нужно кому-то стройное тело без пораженных недугами органов, без ломоты в суставах и шрамов на коже, если главная составляющая человека оказалась с гнильцой, если доставляет беспокойство и неприятности окружающим, а подчас и ему самому, если не дает существовать в радости и счастье в этой жизни. А в той, что может быть, откроется в ином измерении, заставит гореть в аду?

И она решила заняться исцелением душ. Но вскоре, однако, выяснилось, что в медицинских вузах обучают на психиатров и невропатологов. Последние все больше лечат все те же тела, страдающие от защемлений, сотрясений и переохлаждений. А первые действительно пытаются исправить души, но, как правило, к сожалению, неизлечимые. Девушка тяготела к психологии, но науку эту преподавали в университетах и специальных институтах. К тому же была она сравнительно новая, не до конца изученная и понятная, что и как будут ей объяснять, чему учить, оставалось не совсем ясным и полного доверия не внушало. Верочка все же хотела быть врачом, ходить в белом халате, выписывать рецепты и производить манипуляции, действовать, а не только сидеть в кресле, слушать и давать советы по выходу из кризисов, воспитанию детей и формированию удачной карьеры. Она склонна была считать, что человек сам делает свою судьбу, посему, когда в судьбе этой что-то не складывается, пенять на нее не стоит. Для того чтобы изменился мир вокруг, следует, прежде всего, поменять себя. Довольно скоро Вере показалось скучным постоянное разжевывание людям этой аксиомы, представлявшейся ей самой такой ясной и понятной. Таким образом, от психологии тоже пришлось отказаться.

Вера поступила в медицинский, так толком и не понимая, чем конкретно хочет заниматься. И только в середине второго курса, совершенно случайно посмотрев цикл передач о новой для России проблеме наркомании, определилась окончательно. Представляла себе, как будет спасать подростков и возвращать в родительские потухшие глаза свет надежды, как станет писать статьи и вести активную антипропаганду среди молодежи. Но и с этого так и не начатого пути тоже пришлось свернуть в сторону. Все решил услышанный на кафедре разговор двух профессоров, обсуждавших то ли какого-то студента, то ли сына общих знакомых:

– А ведь какой парень был, ты помнишь? И модели конструировал, и книги читал, и по-английски шпарил.

– Самому страшно. Как подумаю о своей Аське. Ей же пятнадцать всего. Как раз самый возраст. Вдруг не углядим, свяжется с компанией, и пиши пропало.

– Да… Ладно бы заметили в самом начале. Начинают-то все в основном с ерунды, когда еще соскочить можно. А теперь уж все, героин – безнадежное дело… – Профессор горестно махнул рукой.

– Почему же «безнадежное»? – Верочке так важен был ответ, что она даже забыла о вежливости, встряв в чужой разговор.

– Героинщики, деточка, в большинстве своем пропащие люди, – с готовностью откликнулся второй врач. – Конечно, бывают случаи выхода, но это надо иметь одновременно и огромное желание, и непоколебимую силу воли. А это, дорогая, редкое качество для наркомана. Потому что люди с сильной волей умеют заранее либо изначально сказать себе «нет», либо вовремя остановиться.

– Так что же, выходит, наркоманов нельзя вылечить? – Разочарование было глубоким и горестным.

– К сожалению, – подтвердил первый и добавил: – Так что лечить алкоголиков – дело более благодарное, тем более сейчас откроются новые возможности. Раньше ведь как: выпил – в вытрезвитель, прочухался – домой: замкнутый круг, который разорвать невозможно. А теперь понимание, наконец, назревает в обществе, что алкоголизм – это не порок и не распущенность, а страшная болезнь. Да и слово «нарколог» начинает вызывать уважение. Раньше, помню, только недоумение у всех возникало. «Кто-кто, говорите? Какой еще нарколог? Алкашей лечит? А на кой пьяных лечить? Быстрей горячка наступит – быстрей окочурятся, и слава богу!» Люди ведь злые, их учить надо, прививать культуру. Алкоголик – он же вполне нормальным человеком может быть: и образованным, и респектабельным, и семьянином неплохим, его спасти можно. Можно и нужно.