– Вот и я о том же. А раз не надо, то, значит, что?

– Что?

– Значит, надо избавиться и от любовницы, и от ребенка.

– Убить?! – слишком громко охнула Верочка, всплеснув руками.

– Да тише ты, ненормальная! – огрызнулась Надя, но озорные чертики из ее глаз по-прежнему не исчезали. – Просто заставить молчать.

– Убить? – уже шепотом, но с безграничным ужасом повторила младшая сестра. Старшая покачала головой и покрутила пальцем у виска, потом объяснила:

– Откупиться. Шантаж, понимаешь? Ты мне кооперативную квартиру, а я тебе стопроцентное, вечное молчание. И чем тебе не мысли о Костике? Разве не прелесть для него наконец-то получить отдельную комнату?

Верочка схватилась за сердце, нахмурилась укоризненно, затрещала обличающе:

– Не хорошо это, плохо даже, просто ужасно, понимаешь? Разве можно так?!

– А заводить любовницу хорошо? А делать ей детей можно?

– Это другое.

– Это одно и то же. Наворотил дел, пусть расплачивается. Это ему следовало раньше думать, а не мне. Я человек свободный, ко мне претензий быть не может.

– Какая же ты!

– Ну, какая? – Шепот Нади стал гневным, почти угрожающим. – Такая, какая есть. Другой уж не будет. – И она обиженно надула губы.

Верочка по-прежнему конфликтов не выносила. Всем угодить, всех расположить, ни с кем не поссориться – задача неимоверно сложная, но все же выполнимая. И она в ту же секунду бросилась исправлять ситуацию. Дотронулась ласково до Надиного плеча, попыталась заглянуть в глаза, но та не спешила менять гнев на милость. Младшая сестра ринулась в словесную атаку:

– Надь, – она замялась, подбирая слова (нелегко соглашаться с тем, с чем не согласен в душе), – так, может, действительно, бог с ним с Джузеппе, с Италией этой. Тем более и чувств у тебя нет никаких. Ну, построила планы, хоть и не слишком порядочные, вернее, совсем не порядочные, – оговорилась Верочка, краснея. – Следуй им, если надо. Может, и не так уж все это плохо? – Она будто советовалась сама с собой, с собой пыталась договориться, со своими взглядами на жизнь, со своей совестью. – В конце концов, действительно, чем не радость для Костика – отдельная комната?

– Все-таки, Верка, ты как была святая наивность, так ею и осталась. – Надя смотрела на сестру почти с сожалением. – Подумай сама: какая перспектива тебе кажется более заманчивой: отдельная комната в малогабаритной квартире в серой холодной Москве или шикарный замок в солнечной Италии?

Вера даже не знала, как ответить: сразу согласиться со вторым вариантом или поспорить с определениями. Москва, конечно, была и серой, и холодной, но ведь не всегда. Москва могла быть солнечной и яркой, шелестящей золотой осенней листвой, могла душить ароматами цветущей черемухи и щипать приятным утренним морозцем. Город был разным, а еще он был родным. Родных Вера предавать не умела, с ее воспоминаниями детства, с ее ощущениями, ее сложившимся отношением и к Арбату, и к тихим переулкам Замоскворечья, и к вечно спешащему Бульварному кольцу, и к каждому кирпичику, каждому кусту, каждому сантиметру асфальта тут, на Хорошевке, а совсем другое – маленький ребенок, который с одинаковой радостью впитает в себя любую обстановку, предложенную мамой. Верочка согласилась скрепя сердце:

– В Италии.

– Вот видишь, – тут же оживилась Надя. – А на кой мне тогда бороться за квартиру, если замаячила перспектива отхватить кусочек послаще?

– Я запуталась. Джузеппе не любишь, но в Италию ехать готова. К Истомину тоже нежных чувств не питаешь, а ребенка носишь. Куда тебя занесло, Надюша? Чем все это закончится?

– А это, моя дорогая, зависит целиком и полностью от тебя, – торжественно объявила Надя.

– То есть? – удивилась Вера. Она совершенно не понимала, какое отношение может иметь ко всему этому, и ей заранее не нравилось любое объяснение, которое могла предложить сестра. Однако настоящее объяснение оказалось гораздо страшнее того, что она могла предположить.

– Ты, Веруня, где работаешь?

– В больнице.

– Да знаю я. – Брови Нади уже в который раз сошлись у переносицы. – Работаешь в нашей больнице, проходишь практику. – Женщина улыбнулась, смягчила интонации, посластила голос медовой елейностью: – А где ты практику проходишь?

Вера, конечно, почувствовала, куда ветер дует, разгадала направление, но понять, какой ураган собирается поднять сестра из этого легкого бриза, пока была не в состоянии. Она ответила, слегка лениво, демонстрируя настороженность и непонимание связи своей работы с Надиной проблемой:

– Ну, в гинекологии. Ты же сама сказала: «Пристрою, где места будут».

– Как в воду глядела, приткнула сестрицу именно туда, куда надо. – Надя протянула руку, хотела потрепать Веру по щеке, но та отшатнулась, нахмурилась, взглянула вопросительно, требуя продолжения. Надя не противилась: зашептала с удвоенной силой:

– Слушай, солнышко, я знаю, что пришли новые гормональные препараты, которые выписывают женщинам с дисфункцией.

– ?..

– Ты не могла бы принести мне несколько таблеток? – почти заискивающе попросила Надя.

– Зачем тебе? Они же пришли для эксперимента, и не факт, что их вообще запустят в серийное производство. Там побочных эффектов вагон и маленькая тележка. Ты хочешь кого-то лечить? – искренне не поняла Вера намерений сестры, но не успела последняя ответить, как догадка пронзила сознание вспышкой моментального, всеохватывающего ужаса. Дальше продолжать шептать было просто невозможно. Вера громко ахнула, снова поднеся ладони ко рту: – С ума сошла! Нет, ты действительно сошла с ума. Я другого объяснения не вижу. Ладно бы какая-то девочка молоденькая, безграмотная, но ты! Ты! Ты же врач!

– Вот именно. – Надя тревожно покосилась на дверь, но шептать тоже перестала: – Если бы не была врачом, я бы до этого и не додумалась даже.

– Умным? Ты это называешь умным?! Убить ребенка?

– Вер, мне надо от него избавиться. Сама скажи, без медицинских показаний мне на таком сроке сделают аборт в нормальной больнице?

– Нет, но…

– Не может быть никаких «но»! Рожать не буду. Не достанешь таблеток, найду другой способ. Только ты сама понимаешь, кто мне тогда сделает аборт и в каких условиях!

Вера понимала: секретная квартира, минимум анестезии, минимум стерильности и расчет на удачу. Результат: в лучшем случае дальнейшая бездетность, в худшем – летальный исход. Она побледнела, едва представив, на что решила обречь себя сестра, а от той – решительной, холодной, проницательной – не укрылись ни ее переживания, ни сомнения.

– Вот видишь. – Надя схватила сестру за руку и снова перешла на шепот, который походил теперь скорее на требовательный, зловещий свист: – Сама посуди, что гуманнее и для меня, и для младенца. Обо мне ты уже все сообразила, как я погляжу, теперь о ребенке подумай. Что приятнее: тихая остановка сердца или выскабливание по частям, когда отрываются руки, ноги, голова…