Шествие озвучивалось душераздирающим воем труб, лязгом трещоток и рваным ритмом барабанов. Кстати, ничего так музыка вышла, вполне в моем вкусе, хотя приглашать этот оркестр для сопровождения детского праздника я, пожалуй, все же не стал бы. Всему свое место и время.

В небе парили драконы. Мелкие и упитанные держались ближе к земле, обильно удобряя ее жгучим, разъедающим камни мостовой пометом. Более крупные твари летали повыше и гадили пореже, зато время от времени затевали битву, тогда вниз летели кровавые клочья, а визг и рев ополоумевших тварей на время заглушали звуки оркестра.

Лаздей не возглавлял свое войско, как положено генералу на параде, а держался в арьергарде — похвальная осторожность. Трехметровый рост он за собой сохранил, но хоть от моей физиономии отказался. Глупо пугать человека пародией на его собственную внешность, это даже Лаздею было понятно. Поэтому он просто немного поработал над своей рожей, перекосив ее самым удручающим образом. Успеха у девушек ему бы эти усилия явно не прибавили, но довести до слез дюжину-другую младенцев парень смог бы без особого труда. В одной руке он держал точную копию Смертного Посоха моего приятеля Лойсо Пондохвы — ну, этот его знаменитый жезл, якобы заживо испепеляющий всякого, на кого укажет владелец. В другой — череп, наполненный не то кровью, не то просто компотом из алых ягод, во всяком случае, Лаздей то и дело подносил свою чашу к губам и с явным удовольствием прихлебывал.

Мне до сих пор любопытно: неужели бедняга всерьез рассчитывал потрясти меня этим выездом? Ну да, я, конечно, постарался на совесть, прикинулся ослабшим и беспомощным — но не выжившим же из ума!

Впрочем, возможно, Лаздей не столько пугал меня, сколько хвастал своим нынешним могуществом и величием. Вот, дескать, полюбуйся, дорогой учитель, я уже большой мальчик и весьма преуспел в магии. Смотри, какой красоты в твоем — именно в твоем! — сновидении наворотил, и это только начало.

А что, очень может быть, что именно хвастался. С него бы сталось. Вообще, я уже не раз замечал, с большинством людей дело обстоит так: сколь плохо о них ни думай, рано или поздно непременно выяснится, что ты все равно переоценил противника. Для дела так даже лучше, но за человечество всякий раз становится немного обидно. Я понимаю, люди несовершенны, но надо же хоть немного стараться.

Вдоволь налюбовавшись парадным выездом Властелина Морморы, я понял, что пора прекращать это удовольствие. Чем скорее, тем лучше.

Собираясь в Мормору с дружеским визитом, я намеревался пообщаться с Лаздеем подольше. Попросить пощады в обмен на помощь, вызвать парня на откровенность, выслушать, поиграть, позабавиться всласть и только потом прикончить вместе с его драгоценной Морморой. От идеи оставить Лаздея в живых я отказался почти сразу. Не то чтобы меня обуяла жажда крови, но убить создателя — самый простой способ уничтожить иллюзию, а я никогда не искал сложных путей.

Собственно, именно поэтому я и собирался затеять с ним долгий душевный разговор. Мало ли, а вдруг расскажет напоследок что-нибудь занимательное. Чтобы, значит, не совсем уж впустую жизнь прожита была.

Но мало ли, что я там поначалу собирался. План, который нельзя изменить в любую секунду, повинуясь необходимости или прихоти, ничего не стоит. Мне вдруг стало скучно возиться с Лаздеем. В деревенском трактире представление посмотреть — и то куда как поучительней будет. И увлекательней заодно.

Поэтому я просто прикинул расстояние, убедился, что мой Серебряный огонь преотлично до него доберется, в последний раз поглядел на сияющую от счастья физиономию бывшего ученика, который только-только изготовился как следует на меня рявкнуть, и метнул в него молнию, так и не вступив в переговоры. О чем, собственно, переговариваться, когда и так все ясно?

Ну, то есть, мне тогда казалось, что ясно.

Прежде чем просыпаться, я еще немного постоял, поглядел, как рушатся черные башни Морморы, как растворяются в воздухе призрачные вассалы ее властелина и нескладные пузатые драконы, как светлеет небо, а мостовая чудесным образом очищается от кровавых помоев, на радость любителям порядка. Меня, конечно, немного удивило, что наваждение не исчезло сразу же, как только я прикончил его создателя. Но что я в ту пору знал о природе древних уандукских наваждений? Правильно, ничего. Ну, почти.

Нечего и говорить, что я проснулся, совершенно довольный собой и спокойный за судьбу жителей города Гажина. Мормора теперь если кому и приснится, так только потому, что некоторые кошмары довольно трудно вот так сразу забыть навсегда. Но Лаздея там уж точно не будет, и банды его призрачной, дурно воспитанной — тоже. Что, собственно, и требовалось. Да здравствую я.

Без особых сожалений покинув жесткое ложе, я отправился вниз. Через стеклянную дверь заглянул в трактир, убедился, что зал не слишком полон, но и не пуст. Шесть посетителей — для утра второго дня года очень даже неплохо.

Но заходить в обеденный зал я не стал, пошел на кухню. Зачем и дружить с хозяином трактира, если не ради привилегии без спроса совать нос в его священное убежище?

Зогги, надо сказать, и без меня не слишком скучал. Дети-то играли в саду, по крайней мере, оттуда доносились их возбужденные голоса, зато на табурете возле плиты восседал сэр Абилат. В руках у него была кружка, парень поглощал хозяйскую камру в очень неплохом темпе и с явным удовольствием, из чего я заключил, что все остальные гажинские повара готовят этот напиток еще хуже, чем Зогги. Было о чем призадуматься. А я-то, дурень, старался, спасал этот город…

— Ты как тут оказался? — спросил я.

— Ну я же все-таки в Тайном Сыске работаю, — почти обиженно сказал Абилат. — Хорош бы я был, если бы не сумел отыскать такого заметного человека, как вы!

— Как дела-то? — осведомился Зогги. — Все получилось, да?

— По крайней мере, мне приснился сладкий сон, в финале которого я грохнул этого засранца, Лаздея. Не так уж и плохо. Впрочем, это что! Говорят, некоторые во сне стихи сочиняют, вот этого я точно не умею.

— То есть, больше нет… Ну, этого места? — обрадовался Абилат. — И горожане больше не будут… э-э-э… видеть сладкие сны?

— Ну, по идее, да, — кивнул я. — Кошмары кончились.

— Знаете что странно? — спросил Абилат. — Вы его убили, а я по-прежнему не могу называть вещи своими именами. Даже вот имя этого… м-м-м… замечательного места выговорить не могу. Почему так?

— Действительно странно, — нахмурился я. — Когда колдун мертв, наложенные им заклятия тут же утрачивают силу. Не на следующий день, не через год, а немедленно. Ты уверен, что действительно не можешь ничего сказать? Это не привычка?

Абилат помотал головой.

— Точно не могу. И вряд ли это просто привычка. В горле ком, пальцы судорогой сводит, когда пытаюсь выговорить название этого… э-э-э… волшебного города. О большем и речи нет.

— А ну-ка, дай мне тебя осмотреть, — потребовал я. — Сейчас поглядим, что это: заклятие или нервы.