– Лучше?

– Намного. – Ей не хотелось разговаривать со Стеллой здесь; к тому же она боялась, что отец бродит где-то поблизости. – Иди первая, я догоню.

Очередь продолжала толпиться, и Стелла подчинилась.

Луиза вышла и огляделась: его нигде не было.

– Как ты ловко меня пропихнула без очереди, – восхитилась она, подходя к подруге.

– Я ждала, что ты изобразишь тошноту для достоверности.

На этот раз ей удалось настоять на том, чтобы вперед сел Питер. Миссис Роуз ласково улыбнулась, и Луизе стало еще хуже оттого, что ей приписывают добрые чувства.

К концу спектакля она испугалась, что столкнется с отцом снаружи, где все ловят такси. К счастью, сыграла на руку светомаскировка. Однако тут она вспомнила, что отец частенько заезжал в Savoy после театра – мама обожала танцевать. Думать о матери было невыносимо. Как же так, ведь он ей лжет, а она верит – или нет?.. Может, она давно все знает и несчастлива и потому с ней так сложно ладить? Нет, нельзя об этом думать сейчас, перед всеми.

Наконец добрались до Savoy. Оглядев битком набитый зал – наверняка их здесь нет, – Луиза решила, что худшее позади. Надо взять себя в руки и разыграть спектакль под названием «хорошее настроение»: в конце концов, каждый актер должен это уметь. Она принялась болтать, слишком быстро выпила бокал вина, однако аппетит пропал начисто. Луиза выбрала холодную курицу, как самое простое блюдо. Роузы слегка поддразнивали ее за такой скучный «английский» выбор. Раз или два за вечер она ловила на себе острый, проницательный взгляд мистера Роуза, сводящий ее усилия на нет, однако Луиза упорствовала: если улыбаться почаще, то ей нечего будет предъявить. Когда почти вся курица осталась на тарелке, ей предложили мороженое – тут дело пошло веселее.

Наконец заплатили по счету, поймали такси и покатили домой по темным, неосвещенным улицам.

– Спасибо вам большое, я чудесно провела время, – сказала она.

– Нет-нет, – откликнулся мистер Роуз, и было непонятно, что он имеет в виду: то ли «не стоит благодарности», то ли «он прекрасно знает, что это не так».

И лишь в поезде по дороге в школу Стелла решилась спросить:

– Что случилось?

– Ничего, честное слово!

– Ну ладно, если ты собираешься врать, тогда мне лучше заткнуться. Если не хочешь рассказывать – твое право, хотя я думала, что мы делимся друг с другом всем…

– Я не могу тебе рассказать. Хотела бы, – добавила она, – но это будет нечестно.

Стелла помолчала немного.

– Ладно, если я точно ничем не могу помочь.

– Никто не может.

– Мои родители за тебя ужасно беспокоились. Ты им правда понравилась – такое у нас впервые. Кстати, это хорошо, иначе они бы не отпустили меня к тебе в гости. Мне ужасно хочется посмотреть на твой дом за городом и огромный семейный клан.

– Откуда ты знаешь, что родители обо мне беспокоились?

– Так они сами сказали, да и вообще это было очевидно. Даже Питер заметил, а он у нас не из проницательных.

– А…

Какое разочарование – ее актерская игра с треском провалилась!

– Мама просто решила, что ты заболела, а папа сказал – глупости, тебя что-то сильно потрясло. – Серо-зеленые глаза пристально смотрели на нее.

Луиза укрылась за вспышкой гнева.

– Я же сказала, что не хочу об этом говорить, черт возьми!

В тот вечер она попросила разрешения позвонить матери в Лондон.

– Солнышко, все нормально? Что-нибудь случилось?

– Ничего. Я звоню спросить, как прошло с бабулей.

– Ужасно! Она не хотела уезжать от тети Джессики, а та просто вымоталась. Бабуля взяла привычку вставать посреди ночи и будить Джессику на завтрак. Когда мы ее собрали и посадили в машину, она решила, что едет домой, а в Танбридж Уэллс ни в какую не хотела вылезать. Мне пришлось ее обмануть: я сказала, что мы приглашены на чай. В общем, грустная история… – Мать умолкла, и Луиза догадалась, что она едва сдерживает слезы.

– Мамочка, милая, какой ужас! Мне очень жаль.

– Мне приятно, что ты звонишь. Говорят, она привыкнет мало-помалу.

– А ты как?

– Да я в порядке. Приехала домой и приняла шикарную ванну – не то что у бабушки, выпила джину и теперь собираюсь сварить себе яйцо. А как ты провела выходные у подруги?

– Замечательно. Мы ходили на концерт… и в театр. – Через паузу она спросила небрежным тоном: – А что слышно от папы?

– Ни слова. Похоже, они его совсем заездили. Говорит, назначили ответственным за оборону, так что он почти не выходит с аэродрома. Впрочем, он этого и хотел, раз уж его не взяли на флот, как дядю Рупа.

– Понятно.

– Ладно, солнышко, давай закругляться, а то разоримся. Спасибо, что позвонила, очень мило с твоей стороны.

Нет, она не в курсе. Впрочем, трудно сказать, лучше от этого или хуже. Все прежние чувства к матери теперь сменились острой жалостью. Если отца захватила бесконтрольная страсть – в его-то возрасте! – он может выкинуть что угодно, даже развестись и уехать с этой женщиной! Луиза попыталась вспомнить знакомых разведенных женщин; на ум пришла только мамина подруга Гермиона Небворт. Кажется, у нее был какой-то нетипичный и, видимо, ужасный развод – о нем никогда не упоминали вслух. Из неясных намеков Луиза поняла только, что Гермиона не виновата. Правда, мама совсем не похожа на Гермиону: у нее нет своего магазина, деловой хватки и шикарной внешности в придачу. Если папа с ней разведется – бросит ее, – ей совсем нечего будет делать. К тому же она слишком стара, чтобы строить карьеру. Внезапно Луиза представила себе, как мама превращается в подобие бабули после смерти деда: сидит в огромном кресле, наотрез отказывается получать удовольствие от жизни и причитает, что лучше бы она умерла. И во всем этом виноват будет он! Точнее, уже виноват. Она вспомнила слова тети Рейч о том, что в ее возрасте начинают видеть в родителях обычных людей, и задумалась. Раньше она воспринимала их как взрослых, с которыми приходится так или иначе взаимодействовать, не более того, они просто… всегда рядом. Конечно, временами они делают твою жизнь невыносимой, однако в любом случае за них не приходится нести ответственность. Она вовсе не хочет отвечать за отца, она его просто ненавидит! При каждом воспоминании о встрече в театре перед мысленным взором всплывала рука отца на груди той женщины, и память сразу подсовывала другие моменты, о которых хотелось забыть раз и навсегда. Как бы она ни пыталась засунуть их в дальний угол сознания, отрицать бессмысленно: она ненавидела отца с тех самых пор, когда они остались одни в квартире и он трогал ее грудь. Большей частью она старалась его избегать, не встречаться даже взглядом, отбивала любой комплимент, раздражалась, игнорировала – точнее сказать, пыталась делать вид; по правде говоря, она всегда ощущала его присутствие. Часто причиной ссор с матерью становилась именно ее грубость – как в тот ужасный вечер, когда они отправились в мюзик-холл смотреть замечательное викторианское шоу Риджвея «Поздние радости» с остроумным Леонардом Саксом и странным молодым человеком по имени Питер Устинов в роли оперного певца, который объяснял значение ранее неизвестной песни Шуберта: «Этому бетному сосданию ошень нравятся нимфы»… Все это было чудесно, и они много смеялись, но потом поехали в клуб «Гаргулья», и отец пригласил ее на танец, а она отказалась – заявила, что не любит танцевать и никогда не полюбит. Он явно обиделся, мать пришла в ярость. В конце концов родители сами пошли танцевать, а она сидела и печально наблюдала за ними. Она готова танцевать с кем угодно, только не с ним! Вечер был испорчен.