В банные дни личный состав получает пару кусков мыла для стирки и мытья. Стиральный порошок был привилегией лиц особо приближённых к каптёрке и офицеров. Как-то вычислили, что в автомобильном взводе пятна на одежде выводят бензином, протирают промоченной тряпочкой, особенно грязные места перед стиркой. Татарин берётся стирать в бензине своё «хэбэ». Конечно, тогда одежда становится идеально чистой, ведь бензин смывает сильный налёт грязи, соли и многое другое.

«Но как смывают бензин?» — такой вопрос у механика-водителя не возник, он вешает одежду сушить в полном предвкушении завершенного дела. Но так получилось, что кто-то курил рядом, «на свою голову» кинул бычок от сигареты рядом с местом, где стояли эти пары бензина в безветренную погоду. Этот «кто-то» чуть не поседел за минуту, когда буквально на его глазах почему-то вспыхнула голубым пламенем одежда. Потом приказом запретили стираться в бензине и других огнеопасных жидкостях и растворителях.

В осенний, дождливый период со стиркой возникали проблемы. Общей стиральной машины не было, бельё отдавали в полковое подразделение банно-прачечного комбината. Вот привозят бельё обратно, а оно сырое и с насекомыми, в полку был разгар их появления, новая вспышка. Сушить не было никакой возможности: парилка очень маленькая, но эффективная, там всё быстро сушилось. Сушили в казарме, развешивали все на постелях, на веревках, потом гладили утюгом, давили швы ткани утюгом. Вытравить никакого средства не было, предложили керосином, но что-то передумали.

Боролись долго, выиграл тот, кто всегда стирал себе отдельно, не пользовался общим постельным бельём. Положение выправилось с наступлением холодов. Дожди закончились, сушить стало можно на морозе, а досушивать в помещении. Все постепенно постриглись наголо, соблюдая санитарные нормы, это уровняло все категории солдат и сержантов, лысые с выбритыми подмышками «деды» уже не отличались от «черпаков», каждый старался сам привести свои вещи в порядок.

В этот холодный период Татарин ходил в караул — «пост № 1», именно от него пошла традиция смазывать сапоги салом или техническим жиром. Правда, те, кто служил долго и пережил предыдущую зиму, имели теплые стельки из собачьих шкур, тёплые шерстяные носки из «дукана». Но главным критерием сухой одежды и обуви было наличие в комнате печки — «буржуйки», которая в ночь обрастала всевозможными предметами. За печкой следил специальный истопник, он заготавливал топливо и растапливал, а дневальный подкладывал дрова всю ночь. В ленинской комнате извели все подшивки газет, которые торопились набить в сапоги, сушить изнутри.

Именно Татарин стал надевать чужие толстые портянки на пост в холодное время, но потом прекратил, «сделал» себе запасную пару. Это, глядя на «карифана», Антифриз решился взять чужие, но бывшие свои портянки, которых лишился в первые дни на позиции. Ноги просто ломило от холода, колодкой стояла обувь на таких морозах, это была какая-то беспросветная пора. Нужны были валенки с резиновой галошей, овечьи тулупы, а люди выходили в ночной караул в картонных сапогах и резиновых чулках от комплекта химической защиты. Именно в тот период один разведчик ПВО простудил свои почки и заработал гайморит, он стоял на вышке двенадцать часов через двенадцать. Этот лист железа под ним и деревянная будка, продуваемая всеми ветрами — вот вся защита разведчика, одетого в простое бельё, бушлат, тонкую одежду и укрытого в плащ-накидку. Практиковалось также отстоять на посту пару лишних часов. За другого человека, за «старослужащего», который в то время спит спокойным сном. Спать-то хотелось всем без исключения. Особой местью было вызвать какому-то старослужащему на свой пост по очереди то одного бойца, то другого. Это чтобы как-то заполнить своё время службы, отрывая отличных забот других. Так, эрудированный Подгузок терроризировал своим вниманием нескольких бойцов из своего взвода, он просто душевно с ними беседовал, тщательно завернутый в тёплую одежду. Боец, который ни о чём не подозревал, выскакивал на минуту-другую и мёрз рядом по полчаса кряду, отвечая на самые нелепые в жизни вопросы. Всякие попытки урезонить пыл «Мелкого», ни к чему хорошему не приводили, его внимание к ближнему только усиливалось. Так или иначе, но нахождение в закрытом, ограниченном пространстве давало ему преимущества, он был недосягаем, пользовался поддержкой своего призыва, но он не переходил той грани, когда можно было просто оторвать ему уши. Татарин нашёл ключик и к этому образцу человеческой гуманности, скоро все «заскоки» прекратились.

Достаточно было ему напомнить, что последний призыв будет малочисленным, то есть на позиции никто не придёт, все специалисты, готовые демобилизоваться, будут служить сверхсрочно, чтобы вывести технику. Основной костяк — это теперешние молодые. Над этим стоило подумать заранее, тем более таким придуркам как некоторые. Тут Мелкий призадумался, поведение его резко изменилось.

«Рыбка в банке, все мы как эта рыбка в банке» — это доносится из местного радиотранслятора. Пластинки меняются одна за другой, но, повторяясь вновь и вновь, «Машина Времени» исполняет то про «скворца», то про «рыбку в банке». Все, кто роет окоп, просто вгрызаются в этот скованный слой суглинка и прессованного лёса, и смотрят на «Овку». Смотрят и ухмыляются. Теперь у него новое прозвище, это общее производное от его фамилии и слов этой песни. Он бесхитростно улыбается, но его сточенные зубы оголяются в хищной усмешке. Мало того, что он рыжий, весь в веснушках, так тут ещё, эта песня!

— Лом подточи!

— Бей вполсилы, а то дыру тут пробьёшь! — это кричат ему отовсюду. Роют и скалывают все, но внимание только к нему. Сейчас будет продолжение урока казахского языка, нужно будет повторить несколько выражений, правильно ответить на заданный вопрос и учить новые слова. Это занятие придумал старший сержант, длинноногий казах, чтобы как-то занять себя, но позже он стал получать от этих лингвистических уроков настоящее удовольствие. Обучение проходило без учебников, без записей в тетради, чисто на слух. Один произносил, другой повторял, запоминал и вновь повторял для проверки. Это отбивало всякое желание спать, потому что нужно было сосредоточится на происходящем. Если кто-то и мог позволить себе спать в машине, то такое не допускалось в экипаже «Рыбы». Занятия проходили регулярно, выбор темы был не прихотью, не случайностью, а скорей всего единственным, что этот человек хорошо знал, то есть свой родной язык. Он очень сердился, если подопечный ошибался в чём-то, мог настучать по ушам. Успехи были заметные. Вот Татарин и Балерина со школьной скамьи учили казахский язык, но толку от этого было мало. Ведь они ничего не могли сказать на казахском языке! Разве что названия некоторых предметов и небольших предложений в объёме той же школьной программы.

«А тут, вот какие обширные познания смог получить от своего репетитора!»

Вообще надо заметить, что Рыба очень универсален! Он, почти народный самородок, и с ним можно заниматься любым делом, потому что он имел хорошие профессиональные навыки. Так сходу научился водить «Шилку», даже такой трюк как преодоление высоты. Есть такие однометровые препятствия, когда машина потихоньку поднималась на дыбы, как на стенку. Это он смог выполнить с первого раза. Он мог правильно пилить дрова! Казалось, что в этом особенного? Но многие, поверьте, просто не умеют этого делать. С непривычки появляются мозоли, ручка инструмента ерзает, полотно заедает, пропил получается неровный. Сырое дерево заклинивает, это приводит к поломке тонкого полотна, если оно тонкое. А он всё делал как надо! Как городских людей учат на уроке труда, но те почему-то не помнят всех этих премудростей! Ещё он, не напрягаясь, не тратя особых усилий, мог колоть их! И мог подправить пилу, косу или наточить нож. Целую тысячу мелочей — в его руках всё горело! Что странно, ведь всех ещё в школе обучали одинаково, на уроках труда там давали общие знания об инструментах, но проходило время, и эти знания, такие нужные, не применялись.