— Ты мне так и не сказал, где будешь ночевать, — сказал он Кристофу.

— Где я буду ночевать? — ответил Кристоф. — Дома, конечно, Лизель будет очень рада.

— А Урсула? Когда она приезжает?

— Она приезжает сегодня вечером и тоже переночует дома. Теперь ты спокоен?

Хойкен не ответил. Он взял документы и направился к двери. Нет, он не спокоен, потому что ему не нравится, что брат и сестра будут ночевать в родительском доме. Он должен был спросить Лизель, есть ли завещание и где оно находится, да и она должна была подготовиться к такому набегу. К ее великой радости, почти вся семья соберется вместе и будет с кем поболтать.

Когда Кристоф открыл перед ним дверь и они бок о бок вышли в коридор, Георга начало немного знобить. В детстве он не любил ходить рядом с братом. Две большие, совершенно одинаковые фигуры создавали комичное впечатление не только в его глазах. Двое мужчин, которых можно было принять за близнецов, два худых, долговязых типа, один из которых сразу убегал, когда другой просто подрагивал мускулами. Оказавшись вместе, они постоянно следили друг за другом. Ни одному не удавалось сделать движение, чтобы другой тут же не ответил на него, а то и опередил. Но если при этом была Урсула, все было совсем по-другому. Ее присутствие сглаживало их постоянные судорожные движения, так что они снова превращались в двух отдельных парней, которые реагировали друг на друга не постоянно. Вот почему у отца возникла такая идея о наследстве — с одной стороны, современная и демократичная, а с другой — несколько архаичная. Поместить три родственные субстанции в одну колбу и наблюдать, как они друг друга выталкивают, связываются или распадаются. Хойкен вдруг представил себе светло-голубую жидкость, в которой плавают три кусочка краски, вступая в новые соединения.

Когда они подошли к его кабинету, Кристоф снова оживился:

— Скажи, кто, собственно говоря, эта красавица у тебя в приемной? Я ее никогда здесь не видел. С удовольствием сделал бы ей предложение поехать со мной в Штуттгарт. Я платил бы ей вдвое больше, чем ты, скряга, наверное, платишь.

Хойкен сделал вид, что не расслышал. Сейчас он хотел только одного — как можно быстрее отвязаться от этого хвастуна.

— Встретимся сегодня вечером в «Le Moineau», — сказал он тихо. — На который час ты заказал столик?

— На восемь часов, — ответил Кристоф. У него было продолговатое, словно лошадиное лицо, какое часто встречается у молодых мужчин из Рейнланда. Хойкен подумал, что, когда такие типы ухмыляются, сразу хочется дать им по морде — два-три точных удара в их наглые широкие челюсти.

— До вечера, — сказал Хойкен быстро, потом вошел в приемную и тут же закрыл за собой дверь. Яны в комнате не было, только компьютер тихо гудел и заставка, которую на прощание подарил фирме один практикант, разматывала свой бесконечный путь, который сотрудники трех расположенных ниже этажей находили просто тошнотворным. Фантастически быстрый и бесплотный, ты скользишь с невидимой камерой сквозь ходы и коридоры здания концерна. Иногда попадаешь в тупик, и тогда появляется красно-коричневая кирпичная стена, которая, однако, сразу отодвигается в сторону или поворачивается на месте, рассыпая по картинке маленьких мышек и толстых лохматых крыс. Или маленький фонтан плещется так торжественно, как будто это тайный Грааль. Хойкену все это не нравилось. Каждый раз, когда его взгляд падал на эти картинки, он быстро отводил глаза. Он прошел в свой кабинет и попробовал связаться с Лизель.

— Лизель? Это Георг. Кристоф сейчас в концерне. Он был у тебя до обеда? — Георг слышал, как она помедлила, точно обдумывала, что он хочет от нее узнать.

— Нет, он еще здесь не был, только позвонил, и я приготовила для него и для Урсулы комнаты.

— Прекрасно, Лизель, все в порядке, они должны хорошо себя чувствовать. Пожалуйста, не пугайся, если я задам тебе еще один личный вопрос.

— Что ты хочешь знать?

— Ты знаешь, существует ли завещание, и, возможно, тебе известно, где оно находится?

На сей раз Лизель не медлила, она ответила так быстро и тихо, словно они были заговорщиками:

— Завещание есть, Георг, и в нем сказано как раз то, о чем я тебе вчера говорила.

— Спасибо, Лизель. К счастью, я это знаю, — ответил Хойкен, — но прошу, не говори ничего этим двоим, я не хотел бы, чтобы они были проинформированы об этом уже сейчас.

— Я не собираюсь с ними об этом говорить, — сказала Лизель Бургер. — Мне бы хотелось, чтобы дело решилось в твою пользу, и тебе это известно.

— Да, Лизель, я это знаю. Но ты знаешь, где оно находится. Знаешь?

— Нет, Георг, этого я не знаю. Оно находится где-то в этом доме, но где точно твой отец его прячет, мне неизвестно. Мы никогда не говорили с ним об этом.

Ее слова звучали правдоподобно. Георг полностью доверял ей. Если бы Лизель знала, где тайник, она должна была бы показать его хотя бы одному человеку. Такую тайну она никогда не смогла бы держать в себе. Но этот один человек, кто он? У Лизель не было друзей, которым бы она доверяла. Это не мог быть никто, кроме него. Только он подходил для этого.

— Спасибо, Лизель, я на тебя полагаюсь. Мы обедаем сегодня вечером в «Le Moineau». Потом эти двое поедут к тебе. Я не поеду с ними, ты понимаешь, почему.

— Да, Георг, понимаю. Не волнуйся, от меня они не узнают ничего.

— Хорошо, большое спасибо, Лизель. Да, еще одно. Ты поедешь сегодня в клинику?

— Да, я собиралась.

— Я был там утром. Это ужасное зрелище, ты должна об этом знать.

— Я все равно поеду туда. Я обязательно хочу его видеть.

Хойкен попрощался, отложил телефон в сторону и на минуту закрыл глаза. Знает ли Лизель старый дом так же хорошо, как он? Во всяком случае, его брат и сестра знали дом гораздо хуже. Георг был первенцем и раньше, чем они, обследовал каждый уголок родного дома. Библиотека с двумя шкафами, которые закрывались на ключ и в которых отец иногда хранил взятые домой рукописи. Маленький встроенный в стену шкаф, в котором находились его часы, запонки и другие дорогие вещи. Три-четыре наметки в этом направлении Хойкен уже мог сделать. Если ему никто не помешает, он сможет подтвердить свое предположение.

Открыв глаза, он увидел CD, который Яна положила на пачку писем. Он и в самом деле назывался «Lamento». Магдалена Кошш смотрела с обложки так пристально, словно ее взгляд был предназначен только ему одному. Точно, как Хойкен и предполагал — статная женщина с длинными белыми волосами и, конечно, звучащим по-славянски низко меццо-сопрано, которое сопровождала музыка оригинальных инструментов. Флейта, гобой, фагот, пара струнных смычковых и, безусловно, клавесин. Хойкен был намерен хорошо подготовиться к субботе, чтобы на концерте не ударить в грязь лицом, если Яна вдруг поинтересуется его впечатлениями.

Хойкен почувствовал сильный голод. Слегка поджаренная говядина со сметаной и жареным картофелем в «Рассвете» была бы в самый раз. Он позвонит Петеру Файлю, который сидит внизу в бистро и ждет его, и спросит, не поедет ли он с ним в центр города чего-нибудь поесть. Петер Файль будет рад. Он будет говорить о чем-нибудь маленьком, вкусненьком, а потом не будет знать, что же именно ему заказать. «Вот такие они, эти молодые торопыги, — думал Хойкен. — Они и стильные, и компетентные, но за всю жизнь так и не приобрели правильных понятий».