звуки, которые производит мать.

Утром она просыпается поздно, и мать одна возится со своим тостом, возится из-за сломанного левого плеча, которое так и останется сломанным.

Ценой невероятных усилий ей удается сварить себе кофе.

Мать встала с электрического кресла. Говорит, что хочет проветриться, а потом опять сядет в кресло, и что скоро в дверь позвонит помощница по дому.

Ты ей откроешь? Конечно.

Она полулежит в кресле и стонет. Стонет через одинаковые промежутки времени. Без остановки.

Нужно, чтобы она сходила за хлебом. Хорошо, я ей скажу.

Ты не должна принять лекарства?

Нет, я их потом приму.

Она стонет. Если бы только эти стоны прекратились.

Вчера ей наговорили столько комплиментов. Ей стало намного лучше, и волосы отросли. Настоящее чудо. И морщин стало меньше.

Но когда она ест, она не может резать мясо из-за сломанного плеча; ни резать, ни делать что-либо еще. Это называется «ей лучше».

Раньше-то было и того хуже. А потом все-таки лучше. Или это я стала легче это переносить.

Не закрывай дверь на кухню. Мне нужен воздух.

Сегодня нельзя выйти, но мне нужен воздух. К счастью, мы выходили вчера. Я съела огромное мороженое, подышала воздухом и посмотрела на людей. На приличных людей.

Вчера я не принимала душ, попрошу сегодня сиделку помочь мне принять душ. Он меня освежит.

Я больше не могу сама принимать душ. И одеваться, и раздеваться тоже не могу. Теперь у меня и правое плечо начинает болеть.

Видишь ковролин? Он толщиной не меньше четырех сантиметров, даже если я упаду, не ушибусь. Эта твоя сестра его заказала. Но теперь, когда входишь, снимай обувь сразу, чтобы не запачкать новый ковролин. Да, прямо сразу и снимай.

И больше нельзя курить в квартире, а то я сразу начну задыхаться, хочешь курить – иди на террасу.

Хорошо. Пойду.

Я даже поставила себе стул на террасе и курю там.

По крайней мере, здесь ей не нужна кислородная маска, переливания крови, уколы витамина В12.

Здесь ей лучше. Она стала немного забывчива, вот и всё. И то лишь изредка.

И все-таки что-то изменилось, она больше не заламывает руки в тревоге.

Не ждет перед окном.

Что-то изменилось в атмосфере дома.

Да, здесь стало лучше. Не знаю почему. Всё то же самое, и при этом лучше. Мать ожила. И когда она красит губы, больше не кажется, что они у нее в крови. Я бы сказала, ей это идет. Вероятно, потому что щеки у нее уже не такие землистые.

Она говорит мне, ты бледная. Да, знаю, врач в Нью-Йорке сказал мне, что это анемия.

О, как у меня, у меня всегда была анемия.

Еще он сказал, что у меня нехватка витамина D.

Это из-за солнца. Его здесь нет. Всё такое серое.

Я купила матери белые цветы. Всё было такое серое.

Может быть, с цветами будет повеселее.

Мы пытаемся развеселиться. Не очень получается.

Мне нечего ей рассказать. Мать жалуется. Расскажи хоть что-нибудь.

Что? Чего ты хочешь, чем занимаешься, что угодно.

Да, я попробую. Но ничего, абсолютно ничего не приходит мне в голову, не сходит с языка.

Ей грустно из-за этого. Мне тоже. У меня один из плохих дней.

Это пройдет.

Давай поговорим. Но как придумать, о чем поговорить? Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказала? Мне всё интересно.

Она снова укладывается, а я прячусь в маленькой комнате, где сложено выглаженное белье.

Я опять иду к ней и говорю, давай составим список.

Подумаем о списке сейчас. Это список покупок. Каждый день нужно ходить за покупками. Естественно, этим занимаются помощницы по дому, но они не всегда правильно выбирают. Иногда, да.

Да. Ничего не могу придумать, говорит мать.

Тогда давай для разнообразия сходим в ресторан.

Да, говорит мать, я там давно не была.

В ресторане она всё съела. Всё выпила. Большой стейк с перцем, жареную картошку, хлеб, масло. Большой бокал красного вина.

Я порезала ей мясо так, как будто это совершенно естественно. Но кроме того, что всё хорошо, и это хороший ресторан, и что люди приезжают сюда поесть даже издалека, сказать нам было нечего.

Сытая, она вернулась к себе. Всего-то несколько шагов. Это был ресторан на углу.

Я хотела помочь ей подняться по лестнице, но она вцепилась в поручни, тело перекручено, вывихнуто, и сама прошла несколько ступенек. Молодец, сказала я.

Я пошла спать.

Молча.

Заснула тяжелым сном.

Встала, увидела, что мать не спит, села возле нее и стала ей рассказывать о Нью-Йорке, без подробностей, но все-таки о Нью-Йорке и все-таки с кое-какими подробностями.

Она смотрела на меня без осуждения.

Сказала, хорошо, что ты снова сошлась с М.

Надеюсь, ты больше не заставишь ее страдать.

Нет, никогда.

Она приличный человек, я видела ее только раз, но я сразу узнаю приличного человека. Приличного и хорошего. Я чувствую такие вещи.

Ты знаешь, в молодости я несколько месяцев переписывалась с израильским солдатом. Вот так я жила. Жизнь в письмах. Я так к нему и не уехала. Я скучала по этим письмам, вот, собственно, и всё.

Потом я встретила твоего отца. Из плоти и крови. Я перестала скучать по письмам. Ты ему больше ни разу не написала? Нет. И не знаешь, что с ним сталось? Нет. И никогда о нем не вспоминаешь? Нет. А если он умер? Ну, не знаю. Если он умер, тебе всё равно? Знаешь, в то время я не умела любить. Я пыталась, при помощи писем. А как ты с ним познакомилась, ты же должна была с ним познакомиться? Да, видела его мельком, это был друг одного моего знакомого. Могу тебе сказать только то, что у него были очень черные волосы, очень черные глаза и большие усы. Ты еще это помнишь. Нет, но он однажды прислал мне свою фотографию. Фотография еще лежит здесь, поэтому я могу всё это вспомнить, иначе не смогла бы.

Ты мне никогда об этом не рассказывала.

А зачем? В сущности, это не имело значения. Это были всего лишь письма, хорошие, но всего лишь письма.

То есть письма не имеют значения? По-разному бывает, но в тот момент моей жизни я была какая-то бесчувственная. Было неважно, это или что-то другое.

Потом ты стала чувствительной. Да, я стала чувствительной к обходительности твоего отца. Но ты не говоришь, я влюбилась. Нет, после всего