«Он же теперь великий князь», — поняла Навани.

Нет. Нет! Он станет великим князем, лишь если она согласится с тем, что Далинар мертв. А он не мертв. Не мог умереть.

«Все мосты были у Садеаса», — подумала Навани, окинув взглядом лесной склад.

Она вышла из-под навеса и кожей ощутила тепло солнца, клонившегося к закату. Подошла к своей свите.

— Ручку-кисть, — приказала она Макаль, в обязанности которой входило носить сумку с письменными принадлежностями. — Самую толстую. И чернила для возжигания.

Невысокая полненькая женщина открыла сумку и вытащила ручку-кисть, увенчанную пучком свиной щетины толщиной с мужской большой палец. Навани взяла ее, потом чернила.

Гвардейцы уставились на мать короля. А та окунула ручку-кисть в чернила цвета крови, опустилась на колени и начала рисовать на каменистой земле.

Искусство подразумевало творчество. В этом была его душа, его суть. Творчество и порядок. Взяв что-то простое и незамысловатое — немного чернил, чистый лист, — можно было создать нечто совсем другое. Что-то из ничего. В этом и заключается душа творчества.

Рисуя, она чувствовала, как по щекам текут слезы. У Далинара не было ни жены, ни дочерей; никто не мог за него помолиться. И по­тому Навани нарисовала молитву прямо на земле, велев прислужни­цам добыть еще чернил. На коричневатых камнях раскинулся огром­ный глиф, который можно было измерять шагами, и она все продол­жала рисовать.

Вокруг собрались солдаты, и сам великий князь вышел из-под навеса, следя за тем, как мать короля трудится, подставив спину солнцу, как ползает по камням, то и дело исступленно окуная ручку-кисть в одну из чернильниц. Что есть молитва, как не творчество? Сотворение нового из пустоты. Создание просьбы из отчаяния, мольбы из муки. Поклон Всемогущему, претворение пустой человечьей гордыни в смирение.

Что-то из ничего. Истинный акт творения.

Ее слезы мешались с чернилами. Она использовала четыре полных чернильницы. Вдовствующая королева ползала по камням, опи­раясь защищенной рукой, вытирая пыль и размазывая чернила по щекам в те моменты, когда приходилось смахивать слезы с глаз. Ко­гда глиф длиной в двадцать шагов, будто нарисованный кровью, был наконец-то закончен, она опустилась рядом с ним на колени. Черни­ла блестели на солнце, и Навани подожгла их свечой; состав мог гореть и в сухом, и во влажном виде. Огонь охватил всю молитву, уни­чтожая рисунок и посылая саму его душу к Всемогущему.

Навани опустила голову пред собственной молитвой. Всего один символ, но сложный. «Тэт». Справедливость.

Мужчины молча наблюдали, словно боясь по неосторожности испортить ее святое дело. Поднялся холодный ветер, знамена и пла­щи затрепетали. Молитва погасла, но не беда. Она и не должна была­ гореть долго.

— Светлорд Садеас! — взволнованно закричал кто-то.

Навани вскинула голову. Солдаты расступились, пропуская гонца в зеленом. Он поспешил к Садеасу и начал что-то говорить, но великий князь схватил его за плечо рукой в латной перчатке и жес­том велел гвардейцам заслонить их от посторонних, после чего толк­нул гонца под навес.

Мать короля по-прежнему сидела на коленях возле своей молитвы. Огонь выжег на камнях шрам в форме глифа. Кто-то приблизился к ней. Ренарин. Он опустился на одно колено, положил ей руку на плечо:

— Спасибо, машала.

Она кивнула, вставая; свободную руку покрывали красные чернильные пятна. Ее глаза все еще были полны слез, но она прищу­рилась, высматривая Садеаса за шеренгой гвардейцев. Его лицо уподобилось буре — оно налилось краской, а глаза заполыхали от гнева.­

Навани повернулась и, пробившись сквозь ряды солдат, выбралась на край площадки для построения. Ренарин и несколько офицеров Садеаса последовали за ней — и все вместе они уставились на открывшийся вид.

По Расколотым равнинам к военным лагерям приближалось измученное войско во главе со всадником в сланцево-серой броне.

Далинар ехал верхом на Храбреце впереди войска из двух тысяч шестисот пятидесяти трех человек. Вот и все, что осталось от восьми­ тысяч, которые он повел на штурм Башни.

Долгий путь обратно через все плато дал ему время на размышле­ния. Внутри у него по-прежнему бушевал ураган чувств. Он сжимал и разжимал левый кулак, пока ехал; князь одолжил синюю латную перчатку у сына. Понадобится несколько дней, чтобы собственная­ перчатка Далинара восстановилась. Или больше, если паршенди попытаются вырастить полный доспех из тех обломков, что он оставил. У них ничего не получится, если оружейники Далинара будут подпитывать его доспех буресветом. Брошенная перчатка разрушится, рассыплется в пыль, а доспех отрастит новую.

Пока что он взял перчатку Адолина. Они собрали все заряженные самосветы, что нашлись у двадцати шести сотен солдат, и использовали этот буресвет, чтобы зарядить и восстановить его дос­пех. Броню по-прежнему покрывали трещины, похожие на шрамы. Чтобы возместить весь причиненный ущерб, потребуется много дней, но доспех уже сейчас пригоден для битвы, если до нее дойдет.

Но битвы необходимо избежать. Далинар должен встретиться с Садеасом лицом к лицу, и нужно сделать это во всеоружии. Вообще-то, князь очень хотел ринуться вверх по склону в лагерь Садеаса и официально объявить о начале войны со своим «старым другом». Возможно, призвать осколочный клинок и прикончить его.

Этого не случится. Солдаты Далинара слишком слабы, а его собственное положение — слишком зыбко. Настоящая война уничтожит­ и его, и королевство. Надо предпринять кое-что другое. То, что защитит королевство. А отомстить можно и потом. Даже нужно. Но Алеткар превыше всего.

Он опустил синий бронированный кулак, стиснул вожжи Храб­реца. Адолин ехал неподалеку. Они и его доспех зарядили, хотя теперь ему не хватало латной перчатки. Далинар сначала отказывался от предложенной сыном перчатки, но потом уступил рассудительным доводам Адолина. Если кому-то придется обойтись без нее, то пусть это будет тот, кто моложе. Доспех стирал разницу в возрасте, но без доспеха Адолин был юношей двадцати с небольшим лет, а Да­линар — стареющим мужчиной за пятьдесят.

Великий князь Холин по-прежнему не знал, что думать о видени­ях и о том, как они явно подвели его, велев доверять Садеасу. С этим он разберется попозже. Не все сразу.

— Элталь, — позвал Далинар.

Элталь, проворный, с изящным лицом и тонкими усиками, с раненой рукой на перевязи, — офицер самого высокого звания из выживших в катастрофе. Он был одним из тех, кто удерживал коридор­ вместе с Далинаром ближе к концу битвы.

— Да, светлорд? — спросил Элталь, подбегая к великому князю.

Все лошади, кроме двух ришадиумов, везли раненых.

— Отвезите раненых в мой военный лагерь. Скажите Телебу объявить общую тревогу. Оставшиеся роты привести в боевую готовность.

— Слушаюсь, светлорд. — Офицер отсалютовал ему. — Светлорд, к чему им следует готовиться?