Теперь голос был не один. В унисон говорили двое. Или сотня. Я не мог различить. Множество голосов.

«Неужели ты думаешь, что в этом мире будешь счастлив? В твоем сердце дыра. Через тебя проходит путь в земли, лежащие за пределами мира, тебе известного. Ты станешь мужать, и они позовут. Ни на секунду ты не забудешь о них, не перестанешь искать в своем сердце то, чем обладать не сможешь, то, что даже не сможешь отчетливо представить себе; и не будет в твоей жизни ни сна, ни покоя, ни радости до тех самых пор, пока в последний раз не сомкнутся глаза, пока любимые домочадцы не дадут тебе яду и не продадут твое тело на нужды анатомии, но и тогда ты будешь умирать с дырой внутри, будешь стенать и клясть бездарно прожитую жизнь. Тебе не обязательно взрослеть. Выйди, и мы закончим начатое, сработаем чисто, иначе так и умрешь там от голода и страха. А когда ты умрешь, круг будет нам не преграда, мы вырвем твое сердце, а душу возьмем на память».

«Может, так все и будет, — сказал я, — а может, и нет. А если и да, то, может, так и суждено было быть. Мне наплевать. Я все равно буду сидеть здесь и ждать Лэтти Хэмпсток, и вот увидите, она вернется ко мне. И если я умру тут, то умру, ожидая ее, пусть лучше уж так умру, чем вы со всеми вашими чудовищами разорвете меня на кусочки, потому что мне внутрь засунули что-то, что иметь мне вовсе не хочется».

Наступила тишина. Тени вроде бы снова растворились в ночи. Я обдумывал свои слова, зная, что сказал правду. В ту минуту единственный раз в детстве темнота меня не пугала, и я точно готовился умереть (как готовится умереть любой семилетний ребенок, уверенный в собственном бессмертии), если придется встретить смерть, ожидая Лэтти. Потому что она была моим другом.

Время шло. Я ждал, что тьма снова заговорит со мной, что придут люди, что все призраки и чудовища, населяющие мое воображение, соберутся вдоль круга и станут меня выманивать, но все было тихо. Пока было тихо. И я просто ждал.

Луна поднялась выше. Мои глаза привыкли к темноте. Я пел про себя, беззвучно шевеля губами.

Ты обычный дряхлец — весь согнулся вконец.

Эко чудо — храпишь, на полу же ты спишь,

Иглы колют в ногах, не ходи в башмаках.

Тело сводит опять, левый бок бы размять.

Ноги в пальцах болят. На носу мухи спят.

У тебя в легких пух. И язык твой набух.

Жаждой глотка горит. В общем, все говорит:

«Ну а спишь, ты, милок, неважно».

Я про себя пропел песню целиком два или три раза, с облегчением отмечая, что помню слова, пусть даже и не всегда их понимаю.

Когда пришла Лэтти, настоящая Лэтти, в руках у нее было ведро с водой. Тяжелое, судя по тому, как она его тащила. Перешагнув невидимую границу кольца в траве, она направилась прямо ко мне.

«Извини, — сказала она. — Понадобилось гораздо больше времени, чем я думала. Он никак не соглашался, и в конце концов пришлось позвать бабушку, самое сложное она взяла на себя. Он не стал спорить с ней, но и помогать тоже не стал, а это совсем непросто…»

«О чем ты? — прервал я ее. — О чем ты болтаешь?»

Аккуратно, чтобы не расплескать, она поставила ведро на землю рядом со мной. «Океан, — сказала она. — Он никак не хотел поддаваться. Так сопротивлялся, что Ба сказала, ей потом придется пойти прилечь. Но мы все-таки загнали его в это ведро с водой».

От воды в ведре исходило какое-то зеленовато-синее свечение. Я видел в ней лицо Лэтти. Зыбь, волны, видел, как они набегают и плещутся о ведерный край.

«Я не понимаю».

«Я не могла отвести тебя к океану, — пояснила она. — Но ничто не мешало мне принести океан к тебе».

«Я хочу есть, Лэтти. И мне это не нравится», — сказал я.

«Мама уже сготовила ужин. Но придется еще чуть-чуть потерпеть. Тебе небось одному здесь было страшно?»

«Да».

«Они пытались вытащить тебя из круга?»

«Да».

Она взяла мои руки в свои и сжала. «Но ты оставался, где тебе следовало, и не слушал их. Вот молодчина. Вот это я понимаю». — В ее голосе слышалась гордость. И я позабыл свой голод и страх.

«А что мне теперь делать?» — спросил я ее.

«А теперь, — ответила она, — ступай в ведро. Ни обувку, ничего другого снимать не надо. Просто забирайся».

Мне это даже не показалось странным. Она отпустила одну мою руку, но вторую продолжала сжимать. Я подумал, ни за что не отпущу твою руку, если только сама не скажешь. Я сунул ногу в мерцающую воду, и она поднялась почти до краев. Нога коснулась жестяного дна. Вода холодила, но не обжигала холодом. Сунув в ведро вторую ногу, я пошел вниз, как мраморная статуя, и океан Лэтти Хэмпсток сомкнулся над моей головой.

У меня было такое чувство, как бывает, когда ступишь назад, не глядя, и упадешь в бассейн. Под водой я закрыл глаза, чтобы не щипало, — зажмурил сильно-сильно.

Плавать я не умел. Я не понимал, где я и что происходит, но даже тогда я чувствовал, что Лэтти по-прежнему сжимает мою руку.

Я не дышал.

А когда уже было невмоготу, судорожно глотнул, ожидая, что сейчас задохнусь, закашляюсь и умру.

Я не задохнулся. Я ощутил, как водяной холод — если это была вода — проникает в нос, в горло, заполняет легкие, но со мной ничего не происходит. Он не вредит мне.

Я подумал, это вода, которой можно дышать. Подумал, может быть, есть такой секрет, как дышать водой — это просто, и все это могут, если знать как. Вот, что я подумал.

Это было первое, что я подумал.

Потом я подумал, что знаю все на свете. Океан Лэтти Хэмпсток протекал через меня, заполняя собой всю вселенную — от Яйца до Розы. Я знал это. Знал, что представляет собой Яйцо — где зачинался мир под пение предвечных голосов в пустоте, — знал, как цветет Роза — пространство странным образом искривляется и идет гигантскими складками, они сворачиваются, как оригами, превращаясь в причудливые орхидеи, которые зацветут в знак последнего благоденствия перед самым концом всего сущего, перед следующим Большим Взрывом, и он, теперь я это тоже знал, будет совсем не взрывом.

Я знал, что старая миссис Хэмпсток будет там, как и в прошлый раз.

Я увидел мир, в котором жил от рождения, и понял, какой он хрупкий; знакомая мне реальность была лишь тонким слоем застывшей глазури на темном праздничном торте, который кишит червями, пропитан кошмарами и начинен алчностью. Я увидел этот мир сверху и снизу. За пределами нашей реальности, точно пчелиные соты, множились другие миры, открывались другие врата и пути. Я увидел все это и постиг, и оно заполнило меня, как воды океана.

Все во мне зашептало. Заговорило — все и со всем, и мне все это было известно.

Я открыл глаза, желая узнать, что мне явится снаружи, и будет ли оно похоже на то, что внутри.