Молодая женщина кивнула головой. Она пристально смотрела на огонь, словно избегая встретить проницательный взгляд своей подруги. Вошла служанка с серебряным подносом, на котором стояли бутылка вина и два резных хрустальных бокала на высоких ножках.

— Вот мускат, дорогие дамы, — объявила Октавия. — А на закуску — тартинки с фуа-гра.

— Октавия, изволь принести третий бокал! — проворчала хозяйка дома. — Ты выпьешь вместе с нами. Представь себе, Анжелина, вчера вечером ко мне на ужин никто не смог прийти. Я тебе говорила о своем намерении пригласить пастора с супругой, так вот ему пришлось уехать — вызвали к умирающему. Если ты по-прежнему собираешься стать повитухой, то должна знать, что в рождественскую ночь люди рождаются и умирают, как в любой другой день года… Ну, ладно! Зато ты отведаешь цесарок, которыми я хотела их угостить, и пирог, испеченный кондитером по моему заказу. Да ты меня слушаешь?

— Конечно! — воскликнула Анжелина.

— Как жаль, что твой отец отказывается сидеть со мной за одним столом! Счастье, что он хотя бы шьет для меня обувь!

— Вы не обязаны у него заказывать, мадемуазель! У меня такое впечатление, что вы поступаете так из милосердия. Скоро я перестану приходить к вам, чтобы не превратиться в просительницу.

Жерсанда удивленно посмотрела на Анжелину:

— Что за чушь, Анжелина! Да что с тобой? Сегодня Рождество! На свет появился наш Спаситель Иисус Христос. А ты говоришь мне такие глупости! Кроме того, я ценю твой вкус. Ты всегда со знанием дела выбираешь фасон и превосходно шьешь. Что касается твоего отца, то никто не сможет мне возразить: он прекрасный сапожник, всегда готовый удовлетворить любые пожелания своих клиентов. Почему ты вдруг стала такой гордой? Неужели, чтобы не задеть твоих чувств, я должна обращаться к другому сапожнику, например, из Сен-Жирона, который работает с грубой кожей и пренебрегает мнением своих заказчиков? О, как же ты меня обидела! А я так радовалась, что смогу разделить с тобой эту трапезу!

Анжелина внимательно посмотрела на напудренное лицо старой дамы. Ей показалось, что на ее ресницах заблестели слезы. Устыдившись, она встала с кресла и принялась нервно ходить по гостиной.

— Простите меня, мадемуазель, — сказала наконец Анжелина, остановившись у окна. — Право, я отвратительно веду себя. Я заставила вас плакать и к тому же вынудила отца встречать Рождество в одиночестве. Боже, как бы мне хотелось забраться в нору и проспать там лет сто!

Стоя в углу комнаты с бокалом в руке, Октавия терпеливо ждала. Ей очень хотелось насладиться мускатом в таком хорошем обществе. Но, казалось, праздничная трапеза превращалась во что-то непонятное. Служанка с вожделением смотрела на накрытый стол: на белой камчатой скатерти стояла прекрасная зеленая посуда с золотой каемкой, нежно-розовые салфетки были свернуты в конус. Между уксусницей и солонкой красовался букет роз.

— Было бы преступлением зарыть столь очаровательную мордашку в землю, малышка! — воскликнула Жерсанда. — Успокойся. Давай выпьем. Я от чистого сердца прощаю тебя. Ведь ты не думала ни о чем плохом, правда? И я вовсе не собиралась тебя дразнить, заговорив о твоем отце. Но Огюстен Лубе озадачивает меня. Когда я встречаю его на площади, он безукоризненно вежлив со мной. Тем не менее, в мастерскую ходит Октавия, поскольку я боюсь, что он начнет упрекать меня. Твой отец возражает против моей щедрости по отношению к тебе. Боже всемогущий, если бы он знал…

Анжелина вновь села у камина. Октавия налила муската ей и своей хозяйке. Потом она наполнила до краев свой бокал. Желтоватый оттенок вина свидетельствовал о его тягучести.

— Если бы что он знал? — спросила заинтригованная Анжелина.

— Выпьем за твое будущее, — оборвала ее Жерсанда. — Поступай так, как считаешь нужным. Я верю в тебя, моя малышка.

— Если бы что он знал? — не отступала Анжелина. — Мадемуазель, почему вы так сказали?

— В прошлом месяце я составила завещание… После мой смерти этот дом перейдет к тебе, при условии, что ты оставишь у себя на службе Октавию. Я завещаю тебе также некую сумму денег.

— Но это безумие! — возразила Анжелина. — У вас наверняка в Лозере есть родственники. И я вовсе не хочу, чтобы вы умирали. Вы — мой друг, даже больше. Я люблю вас так сильно, как если бы вы были моей бабушкой.

Октавия тихо вышла из комнаты. Жерсанда де Беснак взяла руки Анжелины и крепко сжала их.

— Как только я познакомилась с тобой, то почувствовала, что тебе не хватает бабушки и дедушки. В свое время эпидемия холеры облачила весь ваш край в траур[25]. Я счастлива, что могу опекать тебя.

— Да, она унесла родителей моего отца, а также мать мамы. Каким-то чудом Антуан Бонзон выжил. Я имела счастье знать его. Но увы! Когда мне было десять лет, он умер. Однако сейчас меня в первую очередь волнует ваше завещание. Мадемуазель Жерсанда, я не заслуживаю такой чести. Я хочу, чтобы вы жили до ста лет. Я так хорошо буду ухаживать за вами, что старуха с косой забудет о вас.

Старая дама нежно погладила Анжелину по щеке.

— Еще мускату? — лукаво предложила она. — Ты порозовела.

— Охотно!

Вино словно разжало тиски, сдавливавшие грудь молодой женщины. Со вчерашнего дня она чувствовала себя очень одинокой, но никому не могла поведать о своих горестях.

«А что, если мне сказать правду Жерсанде? — подумала Анжелина. — Если я все объясню, то избавлюсь от всех этих ужасных мыслей и мне станет легче».

Хозяйка дома протянула Анжелине тарелку с тартинками. Та взяла одну, потом вторую. У нее кружилась голова.

— Ты заслуживаешь более высокого положения в обществе, малышка, самых нарядных туалетов, самых изысканных украшений! — продолжала старая дама. — Поверь мне, я редко встречала молодых особ, похожих на тебя. Ты действительно стремишься к чему-то, ты быстро учишься, ты ловкая и смелая. И, что совсем не лишнее, ты очень красивая.

— Красота — это внешняя оболочка, — возразила Анжелина. — Катары ценили земной мир с его природными богатствами, цветами, животными, а мы, люди, считались детищем дьявола. Они верили в другую, духовную вселенную. Красота — это дар Бога или дьявола? Я часто задаю себе этот вопрос. Будь я уродиной, возможно, мне была бы уготована другая, более порядочная участь.

Эти слова смутили Жерсанду. Она машинально съела тартинку с фуа-гра, думая, что ответить молодой девушке.

— Боже мой, Анжелина, какой тяжкий грех ты совершила, если говоришь такое? — наконец осмелилась спросить Жерсанда.

— На моей совести смерть мадам Лезаж.

«Я могу частично признаться в том, что меня мучит, — говорила себе Анжелина. — Мне станет легче. Я больше не могу терпеть».

Жерсанда увидела, что в комнату вошла служанка, и невольно поморщилась. Она понимала, что Анжелина не будет откровенной в присутствии Октавии.