в родинке «символ того, что его супруга подвержена грехам, печалям, увяданию и смерти» [Hawthorne 2005: 90], и она соглашается, чтобы муж попробовал удалить пятнышко. Муж запирает Джорджиану и подвергает ее различным алхимическим процедурам, а ход лечения проверяет, давая ей цветок, который умирает от прикосновения Джорджианы. Наконец алхимик изготавливает эликсир, из-за которого родинка выцветает до едва заметного розового, но сама женщина умирает. Перед смертью она говорит Эйлмеру: «Ты отверг лучшее, что могла предложить тебе земля» [Hawthorne 2005: 105]. Родинка, «призрачная ручка, напоминавшая о бренности» [Hawthorne 2005: 91], соединяет земную, смертную жизнь с небесной, и алхимику «не удалось обрести в настоящем идеальное будущее» [Hawthorne 2005: 105].

Руки и родинки связывают рассказ Готорна с романом Набокова. В «Себастьяне Найте» встречаются две призрачных руки; в обоих случаях они принадлежат Себастьяну: белая пишущая рука (правая), которую В. представляет, когда наведывается в квартиру покойного брата [Набоков 2014: 57], а в пару к ней – левая рука Себастьяна в черной перчатке, которая возникает в «на диво неприятном сне» В. [Набоков 2014: 214]. Когда Себастьян, расстегнув, снимает эту перчатку, «…из нее вываливается содержимое – лавина крошечных рук, вроде передних лапок мыши, сиреневато-розовых и мягких» [Набоков 2014: 215].

Связь крошечных ручек с рассказом Готорна подкрепляется «крохотной бледной родинкой на бледной щеке» [Набоков 2014: 197] Нины, – В. замечает эту родинку, когда узнает Нину благодаря ее фразе о том, как она поцеловала мужчину, потому что он умел расписываться вверх тормашками. Эта родинка и открывает то, что мадам Лесерф – на самом деле роковая женщина, описанная Палом Палычем, и связывает ее с Себастьяном: у него была «родинка над просвечивающим пунцовым ухом» [Набоков 2014: 35]. Эти образы соединяют писательское бессмертие Себастьяна (белая рука – это его пишущая рука) с его физической смертью в сновидении В. – фальшивой рукой в черной перчатке. На личном уровне, адресованном Вере, черная перчатка, наполненная крошечными розовыми ручками, сочетает образ родинки в форме руки и черной перчатки преподобного Димсдейла: образ пугающий, потому что он говорит и о судьбе Себастьяна после того, как тот предпочел Нину Клер, и о супружеской измене самого Набокова. Этот образ указывает на то, что Набоков понимает: подобно Эйлмеру, ему и самому Себастьяну не удалось по достоинству оценить лучшее, что могла даровать земля.

В «Родимом пятне» Готорн описывает эксперименты алхимика Эйлмера: «Его сверкающие бриллианты были лишь простой галькой <…> в сравнении с бесценными самоцветами, скрытыми от него и недостижимыми» [Hawthorne 2005: 99]. Такую же метафору использует и Набоков, но переворачивает ее. Пробудившись, В. пишет: «Я знаю – простая галька, оставшаяся на ладони после того, как рука, нырнув в воду по плечо, ухватила сиявший на бледном песке драгоценный камень, и есть тот желанный самоцвет, хоть он и превратился в гальку, обсохнув на солнце повседневности» [Набоков 2014: 216]. Эйлмер в поисках совершенства для своей жены идет неверным путем; Набоков косвенно заявляет, что совершенство находится рядом с ним.

«Молодой Браун» и «Эготизм, или Змея в груди»

Есть и другие детали, которые связывают рассказы Готорна с потаенным покаянием Набокова перед Верой: герой рассказа «Молодой Браун» отправляется ночью в лесную чащу, покинув новобрачную Веру[130], умоляющую его остаться. «Бедная моя Вера! – подумал он, и сердце у него дрогнуло. – Не злодей ли я, что покидаю ее ради такого дела?» [Готорн 2001: 423]. Слова эти как нельзя лучше подходят к поездке Набокова в Париж. В рассказе Готорна описывается, как молодой Браун терзается из-за того, что утратил веру вследствие собственного отчуждения – и не только от жены, но и от религии; отсылка Набокова к его собственной неверности также говорит о том, что он некрепок в вере.

Еще один рассказ Готорна, повлиявший на «Истинную жизнь Себастьяна Найта», – это «Эготизм, или Змея в груди». Его главный герой, безумец Родерик Эллистон, некогда «блестящий молодой человек», бросил жену, потому что стал одержим змеей (своим грехом) в своей груди и в груди окружающих – ему мерещится, что и у других людей в груди змеи. Через четыре года разлуки жена приезжает из Англии в Америку, чтобы отыскать его; при виде ее змея покидает Родерика, и он восклицает: «Прости меня! Прости!»

Жена отвечает: «Эта змея была лишь мрачным видением. <…> Хоть прошлое и кажется нам мрачным, оно не может омрачить грядущее. <…> мы должны думать о нем, помня, что это лишь эпизод в нашей вечной жизни» [Hawthorne 2003: 224]. Благодаря прощению жены Родерик избавляется от змеи. Себастьян пишет: «У меня оскомина <…> от узора покинутой мной, подобно змее, выползины» [Набоков 2014: 211]; он хочет вернуться к «обычному и очевидному» и просит В. сжечь пачку писем, которые, как мы позже понимаем, были письмами Нины. Выбираясь из выползины своей змеиной кожи – супружеской измены и своих переживаний о ней, – Набоков, возможно, и вернул себе прежнюю «обычную» жизнь и укрепил свою «блистательность», что не удается Родерику.

За счет отсылки к «Эготизму» Набоков и признает природу своей вины, и выражает Вере благодарность за то, что она, простив, тем самым спасла его и исцелила семью, чтобы жить вместе долго и счастливо. «Истинная жизнь Себастьяна Найта» – это воображаемый вариант неизбранной дороги: к концу романа Себастьян мертв, а Клер «подстерегала смерть от кровотечения у пустой колыбели» [Набоков 2014: 123]. Яркие, пронзительные образы руки, сброшенной змеиной кожи и гибели Клер передают весь ужас Набокова при мысли о том, что он мог покинуть и тем самым погубить жену и двухлетнего сына.

Применение Набоковым мифологического образа ядовитой дамы выставляет Нину в виде агрессора, мифической разрушительницы мужчины посредством похоти, смертоносной силы, которая уводит Себастьяна от духовной союзницы, подруги и музы. Позже Набоков, возможно, заметил, что, представив смерть Себастьяна как гибель от колдовских чар, он попытался снять с себя ответственность за измену. Это просматривается в «Лолите», где он выбирает темой тот же ход: Гумберт винит в своей одержимости «смертоносного маленького демона в облике нимфетки». В довершение аналогии Гумберт, подстраиваясь под новых американских читателей и говоря, что очарован «Аннабел Ли», строит свое признание-исповедь на стихотворении Эдгара Аллана По.

Готорновский подтекст «Истинной жизни Себастьяна Найта» прочерчивает путь от тайного греха через признание к прощению, шаг за шагом показывая, как развивалось увлечение Набокова и его извинения перед Верой. Знание биографии Набокова предоставляет нам доступ к другой, еще более истинной и подлинной жизни – скорее автора, чем главного героя, но и она не абсолютно определенна. Мы двигаемся от художественного вымысла к биографии