— Ладно. Не знаю, может, через пару дней.

— Когда захочешь.

Вдали виднелись сразу четыре судна: три танкера и одно, явно круизное, идущее в Геную.

— А он к тебе добр? — спросила Анджелина.

— Очень. Он очень хорошо ко мне относится.

— Это хорошо. — Анджелина помолчала, потом снова спросила: — А его сыновья? И их жены? Они тоже хорошо к тебе относятся?

— Просто отлично. — Мэри сделала какое-то слабое движение, словно отмахиваясь от неуместного вопроса. — Вот послушай, детка, что Паоло для меня сделал. Он загрузил в мой телефон все песни Элвиса! — Мэри вытащила телефон, посмотрела на него и снова сунула в большую сумку из желтой кожи.

— Да, ты мне уже говорила. — Анджелина опять немного помолчала и мягко заметила: — До чего же тебе всегда нравился желтый цвет! Вот и эта сумка тоже желтая. — Она коснулась материной сумки.

— Да, я желтый цвет всегда любила.

— И бикини у тебя тоже желтое. Нет, мам, от тебя, ей-богу, с ума можно сойти!

Далеко на горизонте возник силуэт еще одного судна, и Мэри показала на него дочери. Та медленно кивнула.

* * *

Мэри приготовила для дочери ванну, как делала это когда-то много лет подряд. Интересно, думала она, позволит ли ей Анджелина остаться и поболтать немного, ведь раньше она и сама часто просила ее остаться. Но Анджелина сказала:

— Ладно, мам. Я быстренько. Скоро выйду.

Лежа на кровати — здесь Мэри теперь проводила большую часть своего дня — и глядя на высокий потолок, она думала, что дочь не в состоянии понять, каково это, когда тебя морят голодом. Когда тебя почти пятьдесят лет заставляют изнемогать от жажды. Когда Мэри устроила мужу сюрприз — праздник в честь его сорок первого дня рождения, — она страшно этим гордилась и очень хотела по-настоящему его удивить, и он, ей-богу, был по-настоящему удивлен, но она, разумеется, не могла не заметить, что с ней он так ни разу и не потанцевал. А через некоторое время Мэри окончательно поняла, что муж ее просто не любит. И на праздновании пятидесятой годовщины со дня их свадьбы — этот праздник устроили им девочки — он тоже ни разу не пригласил ее танцевать.

А через несколько месяцев в том же году дочки сделали ей на день рождения чудесный подарок — ей тогда шестьдесят девять исполнилось, — туристическую поездку в Италию. И когда их группа поехала в деревушку Больяско, Мэри ухитрилась заблудиться под дождем и отстала от своих, а нашел ее Паоло. Он говорил по-английски, а насчет его возраста она как-то не слишком задумывалась. А потом Мэри в него влюбилась. Влюбилась по-настоящему. Паоло рассказал, что был женат и этот брак продержался двадцать лет — хотя ему казалось, как минимум пятьдесят! — а потом, как он выразился, супружеские отношения их обоих иссушили.

Но в последнее время Мэри все чаще думала о муже. О своем бывшем муже. Она о нем беспокоилась. Нельзя же прожить с человеком пятьдесят лет и совсем о нем не беспокоиться. И совсем по нему не скучать. Временами Мэри чувствовала, что тоска по бывшему мужу ее опустошает. Однако Анджелина пока что ни слова не сказала о своем собственном браке, и Мэри, испытывая мрачные предчувствия, терпеливо ждала, когда дочь первая об этом заговорит. Муж Анджелины был, безусловно, хорошим человеком. Кто же мог знать, что так получится? Кто мог это знать?

* * *

Погрузившись в теплую воду, Анджелина откинула голову назад, нанесла на мокрые волосы шампунь и взбила пену. Она сегодня была так счастлива, когда плавала в море вместе с матерью. Но сейчас, сидя в этой ужасной старой ванне на когтистых лапах и тщетно пытаясь держать дурацкий маленький шланг для душа так, чтобы вода не брызгала во все стороны, Анджелина испытывала далеко не самые приятные ощущения: ее мучило то, что она была не в состоянии поверить ничему из происходящего вокруг. Не могла поверить, что мать теперь выглядит иначе, чем прежде. Не могла поверить, что она больше не живет в десяти милях от нее, Анджелины, и от ее детей, своих внуков. Не могла поверить, что мать замужем за надоедливым итальянцем, который почти одного возраста с Тамми. Нет, она никак не могла во все это поверить. И ей хотелось плакать, когда она взбивала пену в волосах, а потом промывала их водой. Нет-нет-нет! Ох, как ужасно она скучала по матери! Она только о ней и говорила — день за днем, неделя за неделей, — и Джек покорно слушал эти непрерывные излияния, а потом вдруг взял и ушел, заявив напоследок: ты влюблена в родную мать, Анжи! Да-да, влюблена не в меня, а в нее. Вот почему сейчас она все-таки собралась и приехала в Италию. Ей необходимо было повидаться с матерью и рассказать ей о крушении своего брака. Да, рассказать именно ей, этой женщине — своей матери! — в которую, как считал Джек, она была влюблена.

В итоге в аэропорту ее встретил этот благообразный Паоло, и рядом с ним стояла какая-то маленькая коричневая старушка, которая оказалась ее матерью! Потом Паоло усадил их в машину и повез куда-то по этому безумному серпантину, вслух рассуждая о том, что ему, должно быть, стоит на несколько дней съездить к сыну в Геную, чтобы Анджелина и ее мать могли побыть наедине. Анджелина сразу возненавидела все, связанное с тем местом, где теперь жила ее мать, — и красоту молчаливой деревушки, и слишком высокие потолки в этой ужасной квартирке, и надменных самоуверенных итальянцев. Теперь она постоянно в мыслях возвращалась в собственную юность, к тем длинным бесконечным — акры и акры — кукурузным полям, что окружали их дом в Иллинойсе. Ее отец и впрямь был настоящим крикуном. И у него действительно была дурацкая любовная история с той глупой жирной особой, и это тянулось целых тринадцать лет, и, с точки зрения Анджелины, в этом заключалось даже нечто трогательное — жалкое, болезненное, но все же трогательное. Почему же ее мать не сумела этого понять? Почему она не сумела понять, что наделала своим уходом? Она что, не видела, что разрушает семью? Анджелина считала, что причина могла быть только одна: ее мать при всей своей взбалмошности была все же чуточку туповата, да и воображения ей не хватало.

Ну-у, ну-у — так обычно приговаривал их отец, обнаружив, что одна из его дочерей плачет. Он присаживался с нею рядом, прижимался щекой к ее щеке. Вообще-то по отношению к матери он и впрямь вел себя, как змея подколодная (но для Анджелины он был отцом, и она его любила!): да и споры он любил решать с помощью огнестрельного оружия — любого, кто залез бы к нему в дом без спроса, пристрелил бы не задумываясь, так уж его воспитали. И если бы у него были сыновья, а не дочери, они, скорее всего, тоже стали бы такими, как отец. Анджелина надеялась, что ее отцу никогда не доведется оказаться в Италии, в этой ужасной деревушке, где живет этот никчемный тип Паоло, который отнял у них любовь матери и увез ее к себе, в чужую страну, хотя ей было уже так много лет. Анджелине казалось, что если отец снова заболеет и на этот раз по-настоящему соберется умирать, то непременно найдет какой-нибудь способ, чтобы сюда добраться, разыскать этого никудышного Паоло и расстрелять его на глазах у всех. Ну а потом, разумеется, застрелится сам.