я беру спиннинг и иду к реке. А за спиной вскипает новая буча. Громче других выделяется истеричный голос деда. Но я стараюсь сразу забыть обо всём, полностью уйдя в рыбную ловлю.

6

Спиннинг у меня особый – выстраданный. Через мои горячие слёзы мать на последние деньги купила его в городе у толстого армянина, который ради такого судьбоносного момента скостил цену и даже, проникнувшись, подарил моток лески и набор любительских блёсен. Удилище у моего спиннинга из прочнейшего жёлтого пластика, а ручка – деревянная, резная. Спиннинг в два раза длиннее меня! Я уж владею им почти в совершенстве. Нет у меня вещи дороже. Вот только не фартит пока с рыбалкой. Одну-единственную щуку поймал я за всю свою сознательную жизнь. И произошло это нынешним летом здесь, на Дресвяном. Старшие косили у ручья, а я без устали сёк и сёк Лену прозрачной жилкой, но в лучшем случае ловил тянущиеся стебли водорослей. А когда совсем отчаялся и перестал даже помышлять о добыче, на леске повисло что-то тяжёлое. «Опять трава! – уныло подумал я. – Вытащу и пойду к костру». Но каково было моё изумление, когда, обратив взгляд на реку, туда, где леска стригла воду, я увидел светло-золотистую щуку. Рыба всплыла на поверхность и покорно, всё равно что коряга, следовала за металлической обманкой, однако ближе к берегу заволновалась, взбурлила винтом и стала показывать «свечки». Ошалев от радости, я на буксир выпер её из реки и, опасаясь, что упрыгает обратно, шваркнул камнем по голове, как делал дядя Коля, а затем, прижав драгоценный улов к груди, со всех ног бросился к табору, с восхищением думая о том, как сражу всех своей рыбацкой удачей…

Сегодня мне опять не везёт. Разгар дня, жарко, рыба таится на глубине. Лишь иногда плюхнется у кустов за неосторожной мушкой серебристый елец. Без особой надежды выстреливаю в реку медной рыбкой и равнодушно сматываю леску. Босым ногам горячо на щербатых жгущихся камнях, захожу в воду, до колена закатав штаны. Не проходит и минуты, а возле меня уже табунятся всевозможные мальки, среди которых выделяется оранжевыми плавниками задиристый окушок. Макаю блесну в самую гущу, и рыбки в панике пускаются наутёк. Душно, затхло пахнет тиной, сплюнутой волнами на берег; в бестечье за брустверами киснут, выделяя углекислый газ, завалившиеся на бок заросли бритких, как осока, водорослей. Река цветёт, островками и небольшими полянами зеленеют над мелководьем облепленные улитками продолговатые бурые листья. И уже крутит на течении пучки отгнившей речной травы, которые на Лене называют по-эвенкийски ня́шей, и это верный признак того, что исподволь подкрадывается осень. Но августовский день высок и светел, в кустах порхают трясогузки, в траве строчат свою песню кузнечики, а в воздухе, то слетаясь в стайку, а то рассыпаясь порознь, витают бархатные на ощупь жёлтые, красные и фиолетовые бабочки – и жалкие обрывки мёртвых водорослей не оттеняют радужной картины.

Вот из прибрежных кустов, из надурившего осокой кочкарника, выплывает на середину затончика гоголиха с утятами. Вот мать, выгнув шею, исчезает под водой, а выныривает уже по ту сторону залива, у длинной каменной гряды. Тегая, шлёпают за ней неотлучные утята, которые уже встали на крыло, но по-прежнему живут с матерью. Сделав несколько кругов, птицы утыкаются в берег, должно быть, сщипывая ряску. Зажмуриться на миг – и уже, пожалуй, не отыскать дышащие трепетные тельца на однообразном безжизненном фоне. Осторожно, стараясь не потревожить утиное семейство, зацепляю блесну за среднее пропускное кольцо спиннинга, иду на стан. И вдруг за моей спиной, словно в насмешку, ударяет по воде крупная щука! Река отзывается пульсирующими кругами, но лишь на мгновение. И снова – синь, стекольная гладь воды, жара да тишина, в которой, как шмель в бутылке, роится рёв заведённого мотора: дед с Мишкой поплыли за остроинами…

7

Остро́ина – длинная крепкая жердь, что-то вроде оси, которую вкапывают в землю, комлем вниз, а чтобы надёжней стояла, обтыкивают по кругу кольями. На остроину, как пряжа на веретено, кладётся-наматывается сено. Каждое лето мы ставим новые, потому что весной ленивые рыбаки рубят и жгут прежние. Плавать за остроинами нужно на соседний берег, где лес. На этом тоже лес, но топать к нему аж через всё широченное совхозное поле, засеянное овсом, и если считать путь в оба конца, то угрохаешь не меньше часа. А тут едва лодка взбороздила реку, как раздаётся стук топора. И вот уже «Казанка» с Мишкой и дедом жужжит обратно. Словно острия копий, нацелены на отца, дядю Колю и меня вершинки сосен. Помогаем вынести на берег, волочим, взвалив за спины, на угор, где поднялось, вздыбясь валками, светло-жёлтое море молодого запашистого сена, которое дошло в самый раз, не сопрело, но и не пересохло, и потому не ломается под ногами, а мягко, почти неслышно сминается длинными травинками.

Страх берёт от мысли, что со всей этой прорвой надо совладать!

Но глаза боятся, а руки делают. И вот отец вешает на сук рубаху – белым флагом будет она трепетать для нас на ветру, когда голодные, усталые поплетёмся вечером к костру. Дядя Коля, подмигнув, на две дырки подтягивает ремень, отчего живот выпирает ещё больше, так что между пуговками виден пуп. Мишка с дедом идут ставить остроины. Первую, как всегда, определяют неподалёку от стана, в низинке. От неё, как по ниточке, до самого ручья выстроятся вдоль дороги наши копны.

– Забивай, Миша, почаще, а то как бы не сковырнулась!.. – распоряжается дед, облапив обеими руками толстую тяжёлую жердь, и с опаской поглядывает на качающуюся вершину.

– А я говорил: давай потоньше рубить! – психует Мишка и бьёт хряско, коротким тупым ударом топора. – И куда всё время торопимся?!

– Потоньше, так она трохи жидковата будет, Миша. Поведёт копну, завалится!

– А эта шибанёт по башке: ума нет, считай – калека!

– Так ты осторожней, Миша! Сдуру можно не только что… Забива-ай!

Вот и остроины как тут и были всегда! Сейчас начнётся ломовая работа.

Отец вынимает из кустов вилы с массивным черенком, за ним вооружается своими – лёгкими, сподручными – Мишка. Мы с дядей Колей должны сгребать валки в один большой вал, а уж Мишка с отцом, по обыкновению, носят в копну. У остроины поставлен дед. Он руководит мёткой. Грузный старик топчет сено долго, основательно, копна, как тесто, расползается в лепешку, и трудно поверить, что из неё что-нибудь выйдет. Работа, едва начавшись, застопоривается. Стоят с навильниками на весу отец с Мишкой, замерли с граблями в руках мы с дядей Колей,