Арман опять захлебнулся плачем. Жино вскочил и стал колошматить по корпусу старого автобуса кулаками. Потом, в полном бешенстве, схватил железный прут и вдребезги разбил переднее стекло и зеркальца заднего вида. Я смотрел на него, ошарашенный.

Явился хмурый Франсис. В бандане, как Тупак Шакур.

— Пошли, нас ждут, — сказал он.

Жино и Арман молча пошли за ним.

— Куда мы идем? — спросил я.

— Идем оборонять свой район, Габи, — ответил Арман, утирая сопли кулаком.

В обычное время я бы повернул назад. Но теперь война дошла до нас и впрямую угрожала нам. Нам и нашим семьям. После убийства отца Армана выбора не оставалось. Сколько раз Жино и Франсис упрекали меня за то, что я упрямо считаю, будто все эти вещи меня не касаются. Как показали факты, они были правы. Смерть коварно проникла в наш уголок. На земле не осталось неприкосновенных святилищ. Я живу здесь, в этом городе, в этой стране. Никак иначе поступать уже нельзя. И я пошел вместе с товарищами.

В тупике стояла тишина. Только гравий скрипел у нас под ногами. Люди попрятались в свои жилища, как жабы в норы. Ни ветерка. Природа омертвела. На краю дороги стояло в ожидании такси с заведенным мотором. Франсис взмахнул рукой — садитесь. За рулем сидел человек в темных очках и со шрамом на левой щеке. Он курил косяк. Они с Франсисом поздоровались по-растамански — кулак к кулаку. Машина медленно тронулась. Отъехала на несколько метров, и ее остановили у моста через Мугу. Там была главная в районе застава, которую держали ребята из «Непобедимых». Дорогу перегораживала колючая проволока, за ней горели покрышки. Черный дым не давал разглядеть, что происходит на середине моста. Там несколько парней с криками лупили бейсбольными битами и булыжниками по какой-то неподвижно лежащей черной груде. Им это явно доставляло удовольствие. Завидев нас, несколько человек из отряда подошли к машине. Франсис называл их всех по именам. Я узнал мужика с «калашниковым», который приходил к нам с угрозами. Он посмотрел на нас с Жино и спросил:

— А на кой тут эти двое белых?

— Порядок, шеф, они с нами, у них матери тутси, — сказал Франсис.

Мужик с сомнением нас оглядел. Потом отдал какие-то распоряжения остальным и сел рядом с нами на заднее сиденье, поставив между ног свой автомат, магазин его был весь в наклейках-портретах: Нельсон Мандела, Мартин Лютер Кинг и Ганди.

— Гони, водила! — крикнул он, хлопнув ладонью по наружной стороне дверцы.

Молоденький пацан убрал с дороги колючку. Машина поехала, осторожно объезжая камни, валяющиеся на асфальте. Дым от горящей резины щипал глаза, вызывал кашель. Когда мы доехали до толкучки на середине моста, мужик с автоматом велел водителю остановиться. Весельчаки расступились. Меня пробрала дрожь. На горячем асфальте у них под ногами умирал Аттила, черный конь фон Готценов. На том самом месте, где мы когда-то, грозовой ночью, видели его промелькнувшую тень, он лежал теперь с переломанными ногами, весь в кровавых полосах. Когда парни отошли, Аттила поднял голову и посмотрел прямо на меня. С мольбой уставился единственным уцелевшим глазом. Мужик с «калашниковым» высунул дуло из окна, парни разбежались. «Баси! Хватит!» — и грянула очередь. Я подскочил. Машина поехала дальше, а парни проводили ее разочарованными взглядами: не дали им вволю потешиться!

Доехав до Кабондо, машина свернула на ухабистую дорогу вдоль речки.

— Ты сын посла, которого недавно убили? — спросил человек с автоматом.

Арман, не глядя на него, кивнул. Такси остановилось на вдававшейся в реку латеритовой площадке. Вокруг росли огромные хлопковые деревья. Мы вышли из машины. Тут было много молодежи из нашего района. Сыновья приличных родителей, которых я считал мирными студентами, держали в руках палки или камни. На земле лежал сильно покалеченный человек. Красная пыль покрывала его лицо и одежду, смешивалась с вытекавшей из раны на голове густой кровью.

Мужик с «калашниковым» — все называли его Клэптоном — взял за руку Армана и сказал:

— Этот хуту — один из убийц твоего отца.

Арман не сдвинулся с места. Клэптон первым ударил лежащего, другие последовали его примеру. Удары так и посыпались. Жино и Франсис, захваченные общим пылом, присоединились к своре. И тут подъехал на полной скорости мотоцикл, с него спрыгнули двое в шлемах с козырьками.

— Это босс, — сказал Клэптон, и все остановились.

Франсис обернулся к нам с Арманом и гордо объявил:

— Ну, ребята, держитесь, это главарь «Непобедимых» собственной персоной! Закачаетесь!

Мотоциклист-пассажир снял шлем и отдал водителю. Инносан! Думаю, он не поверил собственным глазам, увидав меня среди своих юнцов, в разгар операции «мертвый город», рядом с распростертым на земле стонущим человеком.

— Да это Габи! — улыбнулся он. — Рад видеть тебя среди нас.

Я ничего не ответил. Просто стоял, сжав кулаки и зубы.

Парни связали пленнику руки за спиной. И это не сразу им удалось — он отбивался, как мог. В свалке у него выскользнуло из кармана и упало в грязь удостоверение личности. Связанного засунули в такси. Шофер со шрамом достал из багажника канистру с бензином, полил сиденья и захлопнул дверцы. Пленник дико кричал, умолял о пощаде. Инносан вытащил из кармана зажигалку. Я узнал «Зиппо» Жака — эту серебряную, с выгравированными оленями штуку украли у него в мой день рождения незадолго до начала войны. Инносан щелкнул зажигалкой и протянул ее Арману:

— Если хочешь отомстить за отца…

Арман отшатнулся с перекошенным лицом и замотал головой. Тогда подошел Клэптон:

— Пусть лучше маленький французик докажет, что он в самом деле за нас.

Инносан удивился, что ему самому не пришла в голову такая мысль. И с улыбкой подошел ко мне с горящей зажигалкой в руке. У меня стучало в висках, сердце чуть не выскакивало из груди. Я посмотрел направо, потом налево, ища помощи. Встретился взглядом с Франсисом и Жино. Они стояли в толпе, и на их лицах читалось то же, что у всех вокруг: смерть. Инносан вложил зажигалку мне в руку. И приказал бросать. Человек в такси неотрывно смотрел на меня. В ушах шумело. Все путалось перед глазами. Парни из отряда толкали, пихали меня, что-то орали в лицо. Я смутно слышал словно доносящиеся издали голоса Жино и Франсиса, звериные крики, раскаты свирепой ненависти. Клэптон что-то говорил о папе и Ане. Кажется, угрожал, но угрозы тонули в оглушительном хоре призывов к убийству. Инносан разозлился, сказал, что если я не выполню его требование, то он лично отправится в тупик и разберется с моей семьей. Мне представилась мирная картинка: папа и Ана на кровати перед телевизором. Картинка-символ их невинности — их и всех на свете ни в чем не повинных людей, которые изо всех сил стараются удержаться на краю бездны. Мне было жаль и их, и себя, жаль чистоты, пожираемой страхом, который все превращает в злобу, ненависть, смерть. В раскаленную лаву. Перед глазами поплыло, вопли становились все громче. Человек в такси — издыхающий конь. Раз на земле нет ничего священного, так есть ли оно в другом мире?