Интеллектуалы прокляли их работу с таким же пылом, с каким Мопассан поднимал восстание против Эйфелевой башни. Журналисты назвали новый центр «Кинг-Конг посреди старого города». Финансисты дважды урезали смету. Французские заводы не взялись за стодвадцатитонные металлические детали, похожие на позвонки дракона. Их пришлось тайком заказывать на германских заводах Круппа, что во времена еще не совсем объединенной Европы грозило дополнительным скандалом. Президент Жискар д’Эстен, придя на смену Помпиду, решил укоротить его детище хотя бы на этаж. Ему это не удалось, «но он сумел мне испортить отпуск», – говорит Ренцо Пьяно, вспоминая, как у берегов Корсики в 1974-м его яхту брал на абордаж катер береговой охраны, спешивший донести до архитектора волю президента – сотовых телефонов тогда и не знали.

В Париже есть пейзажи, которые ничуть не изменились. В виде картин импрессионистов они разъехались по городам. Я помню, как в музее Тиссена в Мадриде смотрел на «Улицу Сент-Оноре вечером» Камиля Писарро, выглядевшую ровно так, как выглядела улица из окна моего номера в Hôtel du Louvre. Разве что у Писарро не было на холсте автомобилей и вместо нынешних красных навесов кафе Ruc висели полосатые.

Влезшие местами в эти панорамы новые здания вызывают в памяти название книги моего знакомого, французского архитектора и критика Филиппа Третьяка. Книга озаглавлена «Надо ли вешать архитекторов?», и ответ во многих случаях просится утвердительный.

Да, современная архитектура бывала легкой и демократичной, но ее плодами мы не всегда умеем пользоваться, а архитекторы не проявляют к нам никакого снисхождения. В результате их вещи тяжело и грязно стареют, как модная дама в леопарде, которой за шестьдесят, но хотела бы выглядеть на тридцать.

Центр Помпиду тоже стар, местами обшарпан и запылен, и среди окурков, накопившихся на его карнизах, есть, наверное, окурки Сержа Генсбура и Франсуазы Саган. Но ему не дает состариться молодая толпа, в которой в равной пропорции смешиваются туристы и парижане. Когда ты едешь вверх по эскалатору в музей, ты проезжаешь мимо ребят, вышедших из библиотеки покурить и выпить кофе. Здесь одна из самых открытых и богатых библиотек, которые я встречал. И никаких пропусков и читательских билетов.

Теперь ему предстоит ремонт, его закрывают до 2027 года. «Реконструкция необходима, времена настали другие, – объясняет мне Пьяно. – Нужна новая техника, нужно, чтобы здание потребляло меньше энергии, то есть придется перебрать заново мотор этой машины. И поскольку все было задумано изменяемым, модифицируемым, гибким, адаптируемым, это совершенно нормально». Но тут-то мы и поймем, насколько Центр Помпиду был нам важен и дорог. Смешно даже говорить сейчас, что он – страшный злобный авангард, дело даже не в том, что за много лет любой авангард превратится в классику. Он на самом деле родственник Нотр-Дама, такой же готический собор, у которого стены подвешены снаружи. Ну и что, что там нет химер. Когда он снова откроется, я засяду вместо них на последнем этаже за стаканчиком пастиса. Почетна должность химеры современного искусства.

#пьерберже #парижскиелюди́

Пьер Берже, богач, меценат, друг всех президентов, умер за месяц до открытия музея Сен-Лорана и за два месяца до 87-летия. Он скончался в своем доме в Сен-Реми де Провансе. Берже был болен, в последний год с трудом ходил, иногда даже садился в коляску, но никто не верил, что он умрет.

Ни ум, ни едкость ему не изменяли. Слушать его было одно удовольствие – и все готовились в очередной раз это удовольствие разделить. Человек, который вместе с Ивом Сен-Лораном основал в 1961 году марку Yves Saint Laurent, просто обязан был дожить до открытия музея, который он создал в бывшем здании их общего модного дома.

Первое открытие было назначено на 3 октября в Париже. В дом на авеню Марсо, где находилась мастерская Ива Сен-Лорана, уже созывали журналистов. Пьер Берже сам составлял расписание интервью – дел было много. Должно было последовать открытие музея в Марракеше, где они проводили несколько самых важных недель в году и где Сен-Лоран придумывал свои коллекции.

Впервые о музее Сен-Лорана я услышал от Берже, когда мы обсуждали продажу его коллекции. Берже отдал на Sotheby’s огромную библиотеку, которую собирал шестьдесят пять лет, и часть вещей из музея исламского искусства, располагавшегося в купленной им с Сен-Лораном мастерской Пьера Мажореля в Марракеше. До этого была продана их общая художественная коллекция и Шато Габриэль, дом в Нормандии, где они жили, и даже «русская дача» по соседству, обставленная русской мебелью из Талашкино, завешанная русскими картинами и фотографиями. Правда, русская семья, купившая нормандские угодья, сохранила за ним право пожизненного пользования «дачей». Ну и конечно, была продана сама марка Yves Saint Laurent, которую новые хозяева перекроили на свой новый манер.

Мне казалось, что старик спешит расстаться с прошлым. С собой не унесешь, зачем ему вся эта мертвая красота, которую они копили вместе. Сен-Лорана уже не было в живых, прах его покоился в саду в Марракеше, а сам Берже заключил официальный союз со своим новым партнером, архитектором Мэдисоном Коксом – благо новый закон о браке для гомосексуалистов был как раз принят во Франции. Как теперь видно, вовремя – после его смерти Кокс смог возглавить Fondation Pierre Bergé – Yves Saint Laurent, чтобы довести дело до конца.

Музей на авеню Марсо – мемориал Сен-Лорана. Здесь воспроизведен кабинет модельера с зеркалом во всю стену, которое много лет смотрело, как он работает, и в котором отражались самые знаменитые и самые любимые клиентки. Еще в его времена был заведен то ли архив, то ли музей, в который отправлялись эскизы, расчеты и выкройки и, наконец, сами платья – ровно в таком виде, в каком задумывал и осуществлял их модельер. С какого-то момента эти платья помечались литерой «М», что означало – «в музей». Которого еще не было, хотя Сен-Лоран говорил: «Я хотел бы, чтобы через сто лет изучали мои платья, мои рисунки».

Маргерит Дюрас говорила о нем: «Увидев новую вещь Ива Сен-Лорана, кричишь от радости, потому что платье, которое ты даже себе не представляла, оказывается точно тем, которое ждала именно в этот год». Значит, по платьям его можно изучать не только историю моды, но историю женских желаний.

Первой выставкой музея стал рассказ о первой коллекции Сен-Лорана, которую он показал 29 января 1962 года на улице Спонтини, где началась история Yves Saint Laurent и продолжалась первые 12 лет до переезда на авеню Марсо. Для Пьера Берже это было воспоминанием об их общем успехе. Признавая всегда и всюду свое значение «номера второго», он очень внимательно следил, чтобы об этом значении не забывал никто из носителей всех прочих номеров. Он, конечно, понимал, что не владеет полностью ни Сен-Лораном, ни маркой, конечно, ни даже образом, ни памятью. На похоронах в 2008-м он говорил о своем друге: «Француз – как рифма Ронсара, как парк Ле Нотра, партитура Равеля, картина Матисса». Его последней попыткой расставить правильно все акценты (а во французском их много) и стал музей, даже два музея.