— Нет, — в ужасе закричал я, — Не делайте этого. Но на лице старика появилось восторженное выражение и его глаза засверкали.

— Я был прав, я был прав, — взволнованно сказал он. — Вы видите этот изумительный голубоватый свет? Там спрятан великий Караваджо или Тинторетто. Нужно снять этот верхний слой, и мы увидим кто там.

— Ни за что, — твердо сказал я и вырвал у него портрет.

— Мальчишка, — закричал он, — ты ничего не понимаешь. Там скрывается великий шедевр. Мы должны освободить его.

Но я не слушал его. Я смотрел на портрет и ясно видел, что его глаза прищурились, и в них появилась угроза. Я читал ее так ясно, как будто он говорил со мной.

— Не позволяй ему делать этого, иначе вам обоим останется жить всего несколько минут, — вот что говорил его взгляд.

Меня охватил ужас. Я чувствовал себя совершенно беспомощным перед грозными мистическими силами, таящимися в этом нарисованном дьяволе.

— Послушайте, синьор Марио, — льстиво заговорил старик, поняв, что криком он ничего не добьется. — В любом случае ваш портрет ничего не стоит, а то, что мы там обнаружим, может потянуть на сотни тысяч долларов. Вам ведь нужны деньги, а продав этот шедевр, вы сможете стать богатым человеком, — попытался он соблазнить меня.

Мне не нравится быть мертвым богатым человеком, угрюмо подумал я, и твердо сказал.

— Этот портрет дорог мне, как память о моей бабушке, и я не позволю уничтожать его.

Сеньор Ференцо посмотрел на меня как на идиота. Но мне гораздо важнее было, что после этих слов взгляд портрета явно смягчился, и он даже как будто стал смотреть на меня с благосклонностью.

— Какая бабушка? Вы, что, не понимаете, что я вам говорю, — закричал старик. — Этот портрет нужно срочно отправить на рентгеноскопию. Если под ним обнаружится что-то ценное, опытный реставратор снимет верхний слой и приведет его в порядок. Я заплачу за все, а потом куплю у вас эту картину, конечно, после того, как ее оценят эксперты. Ну, что, договорились?

Но я уже спрятал портрет в портфель и, повернувшись, быстро пошел к выходу. Сеньор Ференцо ринулся вслед за мной, все еще пытаясь уговорить меня, но я сам открыл дверь, вышел на улицу и, не оглядываясь, пошел прочь. Старый дурень, не понимая, что я спас ему жизнь, еще успел прокричать мне вслед какие-то угрозы или проклятия, но меня это не тронуло. Передо мной еще стояли картины окровавленных голов Бартоломео и Энрико, и ничто в мире не могло убедить меня отдать портрет на уничтожение.

Лучше я буду бедный, но живой, бормотал я про себя, идя на автобусную станцию. А с портретом я как-нибудь сам разберусь. И с деньгами тоже. Мне почему-то вдруг стало казаться, что раздобыть деньги на учебу мне будет не так уж трудно. Есть какой-то способ, и я вот-вот додумаюсь до него.

В деревне у нас было тихо и уныло. Все готовились к двойным похоронам, назначенным на завтра, и почему-то уже сегодня были одеты в черное. Встречаясь, люди разговаривали между собой вполголоса, и даже дети не бегали и не играли как обычно, а сидели кучками и рассказывали друг другу страшные истории. Я пошел прямо домой и стал думать, где бы сделать надежный тайник для портрета. Ведь теперь мне придется всю жизнь охранять его. Так ничего и, не придумав, я опять засунул его на полку за книги и пошел спать.

Утром я, как и все, пошел на похороны. Удивительно, но чувство вины уже не мучило меня. В конце концов, я ведь просил их оставить портрет в покое. Какого черта им надо было пытаться уничтожить его? Не трогали бы его, и он бы их не тронул. А раз так, они сами виноваты в том, что случилось.

Но на поминки я все-таки не пошел ни к тем, ни к другим, а вернулся домой и стал усилено думать над тем, как раздобыть деньги. Мне все время казалось, что я вот-вот додумаюсь, но пока ничего не получалось. Где-то около двух часов вдруг зазвонил телефон. С тех пор, как отец заболел, нам пришлось установить его, хотя стоило это недешево. Но отцу иногда ночью становилось так плохо, что приходилось вызывать врача или даже скорую помощь. Я очень удивился, когда мать позвала меня к телефону. Мои друзья или подружки редко звонили мне. У нас в деревне все жили недалеко друг от друга и проще было прибежать, если нужно было что-то сообщить.

К моей досаде это оказался сеньор Ференцо. На мой удивленный вопрос о том, как он нашел меня, он самодовольно ответил, что искал мою фамилию в телефонных справочниках всех рыбацких деревень вокруг города и, наконец, нашел. Так вот, он посмотрел в каталогах и понял, что холст портрета гораздо старше, и этот голубовато-зеленоватый фон под портретом, может принадлежать кисти даже, страшно сказать, самого Леонардо до Винчи. Тогда эта картина может стоит миллионы долларов.

— Надеюсь, ты не откажешься стать миллионером ради памяти твоей покойной бабушки? — ядовито спросил он меня. — В конце концов, поставишь ей роскошный памятник, и старушка будет только рада.

Да уж, старушка, может, и будет рада, но где буду я в это время, и, кстати, и он тоже, подумал я. Ничего себе, ирония судьбы, у меня дома на полке лежат миллионы долларов, а взять их невозможно.

— Ну, так как? Я еду, — продолжал настаивать голос в трубке.

— Нет, — твердо ответил я. — Это невозможно. Эта картина не продается, забудьте о ней.

— Ах, вот как, — в ярости закричал он. — Так она ворованная. Я, кстати, так и подумал, когда только посмотрел на тебя. Ты украл эту картину и теперь хочешь сам отдать ее на реставрацию, чтобы все деньги достались только тебе. Но у тебя это не получится. Без документов на картину с тобой никто и говорить не станет, а сказки про бабушкино наследство можешь даже не повторять. Тебе никто не поверит. Бедные рыбаки не находят картины на миллионы долларов в сундуках своей бабушки. Я сейчас выезжаю к тебе, и если ты не отдашь мне картину, я тут же обращусь в полицию. Все.

Он бросил трубку, а я так и остался стоять со своей трубкой в руке, не зная, что делать. Действительно ли он сможет обвинить меня в краже картины? А если я признаюсь, что выловил ее в море, как я смогу это доказать? Чертов Бартоломео выбросил в море тот сундучок, в котором она лежала, а без него мне не поверят. И потом, у этого синьора Ференцо до черта денег, он подкупит любых свидетелей, которые скажут, что эту картину я украл у него. И директриса музея не станет идти против него. Кто я ей такой, чтобы она из-за меня портила отношения со своим старым приятелем.

Я положил трубку и, не переставая думать о том, как выпутаться, пошел к себе в комнату. Ничего толкового мне на ум не приходило. Портрет, по-видимому, придется отдать, черт с ним. Но, когда этот идиот начнет счищать его с холста, он умрет один или я вместе с ним?

Пожалуй, мне стоит поговорить с самим портретом. В конце концов, его это все касается не меньше, чем меня. Вот пусть сам и выпутывается, а я сделал все, что мог.

Я вытащил портрет, разложил его на столе и внимательно вгляделся в него. Мне действительно не показалось там, в квартире у сеньора Ференцо. Этот дьявол смотрел на меня с явной благосклонностью. Он понял, что я ему друг, а теперь еще, наверное, стану и сообщником. Что ж, другого выхода у меня все равно нет.