– Эта узясно! Эта узясно! Последний ряс я стоять в ошередь, кагда я бил зольдат, в сорок пьятом году.

Сложившуюся ситуацию можно было воспринимать с некоторой долей юмора, но продолжать жить в таких условиях, конечно, было невозможно. Но как говорится, не бывает худа без добра. Не случись у нас такого незавидного положения, возможно, не случилась бы в моей судьбе еще одна памятная встреча. На помощь к нам пришел Ростислав Дмитриевич Сенокосов, который в то время работал директором по техническому обеспечению отеля «Хилтон» в Париже. Происходил он из семьи русских эмигрантов, и совсем не простых. Отец его был комендантом Новороссийска при Врангеле, а мать – татарской княжной. С таким «послужным списком» после победы большевиков семье, чтобы сохранить жизни, конечно, пришлось бежать. Они нашли свое пристанище в Марокко, где впоследствии и родился Ростислав. Удивительно, но с такой предысторией предков Сенокосов оказался абсолютным русофилом, влюбленным в свою малую родину. И искренне полагал, что отец ошибся, когда отказался возвращаться в Россию, получив такое приглашение в середине тридцатых годов.

– Он все правильно сделал! – убеждал его я. – Расстреляли бы и его, и маму, а ты в лучшем случае превратился бы в сына врага народа.

– Не может этого быть! – горячился Ростислав. Был он невысокий, худощавый, энергичный, резкий и в движениях, и в суждениях.

– Как не может, если таких историй пруд пруди?!

– А наша была бы другой, – настойчиво повторял он, и спорить было совершенно бесполезно.

Но в Ницце настойчивость нового знакомого нам очень помогла. Приехав просто посмотреть на олимпиаду и познакомившись с нами, увидев ситуацию, в которой оказалась делегация, Сенокосов не мог не возмутиться такому положению вещей, и уже через несколько часов после встречи с ним мы переезжали в одну из лучших гостиниц Ниццы. Условия нам предложили совершенно фантастические: полный пансион, у каждого отдельный номер, причем у меня и Спасского полулюксы. И располагался отель, да и сейчас располагается в совершенно шикарном месте – на углу Английской набережной и центральной улицы Ниццы, авеню Жан Медсан. Все в шаговой доступности: потрясающие морские пейзажи, очаровательные старые улочки и энергичные променады, наполненные атмосферой легкого праздника. И хотя я приехал работать, очарование Лазурного Берега не могло не оставить следа в моей памяти.

Подарила мне Ницца тогда и совершенно неожиданную любовь. Я с детства обожал мясную солянку, но добавляемые в этот суп маслины, признаюсь, терпеть не мог. И вот работавший с нашей делегацией переводчик Железняк уговорил меня поехать в гости к своему тестю-французу, который владел небольшим производством оливкового масла. Каково же было мое удивление, когда во дворе рабочих помещений моему взору открылись горы косточек, заполоняющих собой буквально все пространство.

– Думаешь, забывают вывозить мусор? – спросил Железняк, увидев выражение моего лица. Я дал понять, что не представляю, зачем бы понадобилось хранить такую «ценность». Когда мои слова перевели хозяину, тот с гордостью объяснил:

– А ведь это действительно ценность. Эти маленькие твердые овальчики дают жар не хуже сухого полена. Да, их хранилище напоминает свалку, но зимой эта свалка отапливает все наши угодья: и фабрику, и жилой дом.

А угодья, следует признать, были впечатляющими: красивый просторный дом, несколько цехов по производству масел разного отжима. Мне провели интересную экскурсию и, конечно, настояли на том, чтобы я попробовал их замечательное сырье. Вежливость сыграла мне на руку – я не смог отказаться, а маслины неожиданно оказались такими вкусными, что с тех пор я с удовольствием ем их в любом виде: оливки или маслины, вяленые, соленые или каламата, в масле или без него. Удивительно, каким образом в одно мгновение могут измениться у человека устоявшийся вкус и отношение к той или иной пище. С тех пор я уверен в том, что пробовать продукты, когда есть возможность, здорово именно там, где их умеют выращивать и правильно готовить: кофе в Италии, устрицы в Нормандии, а маслины, как оказалось, в Ницце.

Наше прекрасное пребывание на французском курорте, однако, закончилось курьезом. Выезжаем из гостиницы и не можем найти директора, обеспечившего нам такие замечательные условия. Вместо него за стойкой регистрации коммерческий директор, который не моргнув глазом предъявляет руководителю делегации Батуринскому счет – счет на всю команду (мужскую и женскую сборные и тренерский состав) за все дни пребывания без каких-либо скидок, и он – счет, конечно, – огромен.

– Как?! – Батуринский спал с лица. – Мы же договаривались!

– С кем? – развел руками француз. – У меня нет никаких документов.

Надо признать, что обрадованные свалившейся на нас удачей и найденными Сенокосовым местами в гостинице, мы и не подумали закрепить устные договоренности письменным согласием сторон. И вот растерянный Батуринский напрасно пытался что-то доказать строгому менеджеру:

– Директор обещал нам проживание совсем за другие деньги!

– Месье в командировке. Никаких особых распоряжений по поводу вашей группы у меня нет. – Француз оставался непоколебим.

– У меня есть средства, чтобы оплатить счет с обещанной скидкой. – Батуринский положил на стойку конверт.

– А я ничего не знаю ни про какую скидку. – Конверт, однако, со стойки исчез.

Батуринский побагровел, достал кошелек и, вытряхнув из него еще несколько тысяч франков, выделенные на дополнительные расходы, вывернул перед менеджером пустое портмоне:

– Все. Либо вы забираете это, либо вызываете нашего консула или представителя российского посольства.

Если бы француз на это решился, то мы опоздали бы на самолет в Москву, который улетал из Парижа. Денег потеряли бы еще больше, да и скандал получился бы хорошего международного уровня. Видимо, международные скандалы гостинице были не нужны, и нас все-таки выпустили, преподав отличный урок никогда и никому не верить на слово.

Произошедшее, однако, совсем не испортило как моих теплых впечатлений о Ницце, так и последующих отношений с Сенокосовым, с которым стали мы добрыми приятелями. Много было у нас встреч, поездок, серьезных разговоров о политике и теплого дружеского трепа ни о чем. А в девяносто четвертом году, когда послом во Франции был академик Юлий Алексеевич Рыжов, с которым были у меня прекрасные отношения, Ростислав на официальном приеме в посольстве в Париже передал в музейный фонд России настоящую реликвию – оригинальную карту обороны Врангеля в Крыму. Карту эту отцу Сенокосова удалось не только вывезти в эмиграцию, но и сохранить в прекрасном состоянии.

Та историческая передача случилась спустя двадцать лет после поездки в Ниццу, но мне кажется, что я до сих пор ощущаю на лице приятное дуновение средиземноморского бриза, а на губах соленый, чуть горьковатый вкус маслин.

Ну а в следующем после той олимпиады – семьдесят пятом году, когда я стал чемпионом мира, приглашения на турниры и выступления посыпались из самых разных стран. Не стала исключением и Франция. И снова Париж. Но уже совсем другой: чинный, роскошный, богатый. Прием на Эйфелевой башне, куда впервые был допущен шахматный мир, и я получаю золотую медаль Парижа из рук Жака Ширака, который был тогда мэром города. Это было настолько давно, что когда пару лет назад в парижской мэрии мне вручали очередную медаль, а я показал ту, почти пятидесятилетней давности, действующая мэр города сказала, что никогда даже не видела такой. О том, как быстро бежит время, напоминают призы, медали и кубки, а память восстанавливает картины прошлого так четко, словно все было только вчера.