Тодд молчал. Либерман изучал своего зятя в зеркало заднего вида. Тодду было тридцать пять лет, у него были светло-русые волосы и длинное узкое лицо. На вкус Эйба он был худоват.

— «Свои несчастья я нести согласен; к чему ж взамен простого горя мне нести двойное?»[31]— наконец отозвался Тодд.

— Софокл? — предпринял попытку Либерман.

— Еврипид, «Ифигения в Тавриде», — ответил зять.

— Шутка. — Либерман повернулся, чтобы показать Тодду полбублика. — Ее рассказал Паподополус, когда мы его арестовали. Придумай предложение со словом «Еврипид».

— Эйб… — начал Тодд.

— Еврипид пыхтит — устал, да и в тыкву схлопотал, — произнес Либерман с непроницаемым видом.

Тодд посмотрел на серьезное и грустное лицо своего тестя и застонал. Потом негромко рассмеялся.

— Это ужасно, — сказал он.

— Давай заключим сделку, — предложил Либерман. — Я прекращаю рассказывать истории про Паподополуса, а ты перестаешь цитировать мертвых греков.

— А Паподополус жив?

— Отбывает пожизненное заключение в Джолиете, — сообщил Либерман. — Ты хочешь поговорить сейчас?

— Я не делал этого, — заверил Либермана Тодд. — Да, я разговаривал с Анастасией Холт, даже обедал с ней пару раз. Она изучает Платона, но я никогда не прикасался к ней, никогда…

— Лайза вовсе не думает, что ты ей изменил, — сказал Либерман.

— Нет? А я думал…

— Если ты собираешься процитировать еще одного мертвого грека, забудь об этом или выметайся к чертям собачьим из моей машины, — сказал Эйб. — Она говорит, что ты не уделяешь ей время. Думаешь только о своей работе. Не замечаешь ее. Даешь понять, что предпочел бы быть на работе. Никогда не спросишь, что она думает или чувствует. Она профессионал без профессии. Она чувствует себя ничтожеством, время идет, дети становятся старше, а она не находит себе занятия. А ведь у нее оценки на выпускных экзаменах были выше, чем у тебя. Ты следишь за моей мыслью?

— Да, — ответил Тодд, приглаживая еще мокрые волосы.

— Это хорошо, потому что я не спал прошлой ночью, а выслушал все это от Лайзы. И не исключено, что и сегодня мне полночи придется слушать то же самое.

— Она права, — признал Тодд. — Это все банально, но — правда. В этих банальностях больше всего злит то, что они часто соответствуют действительности. Так они и становятся банальностями. Скажите, вам я нравлюсь, Эйб?

— Ты выпил? — спросил Либерман, вытирая руки бумажной салфеткой из коробки, которую достал из бардачка.

— Да, немного. Думаете, следовать за полицейским и плакаться перед ним для меня обычное дело? Так я вам нравлюсь, Эйб?

— Да, — сказал Либерман.

— Бесс разочарована тем, что я не еврей, — заметил Тодд.

Дождь внезапно перестал напоминать водопад, и, пока они разговаривали, его звук стал напоминать влажный шепот.

— Она смирилась с этим, — сказал Либерман.

— Что мне делать? — прошептал Тодд. — Я люблю Лайзу, детей.

— Возвращайся домой. Посмотри бокс по телевизору. Почитай научно-фантастический роман. Посиди в ванной подольше. Ты когда-нибудь видел «Человека, который мог творить чудеса»?[32]С Роландом Янгом в главной роли?

— Эйб…

— Дай ей все это обдумать, Тодд. Не форсируй события, позвони к нам домой и скажи, что ты хотел бы узнать, как она себя чувствует. Попроси меня или Бесс передать Лайзе, что ты ее любишь. Что ты хочешь поговорить с консультантом по вопросам семьи и брака.

— Я не могу просто взять и…

— Есть хороший специалист, — прервал его Либерман. — Невестка Левана, Дарла. На Эванстон-стрит, недалеко от вас.

— Дети… — сказал Тодд.

— Дети тоже могут пойти. Поговори с ними. Скажи, что ты их любишь. Можно устроить им каникулы на несколько дней. Позволь кое-что тебе рассказать. Когда я был ребенком лет восьми-девяти, мои родители поссорились. Мэйш отправился ночевать к тете Сейди. А меня повела в кино старшая кузина Линор. Никогда не забуду этот фильм, «Доктор Циклопус», потрясающая картина. Альберт Деккер был лысый, в больших очках с толстыми стеклами. Он делал людей маленькими. После фильма Линор повела меня домой. Мать и отец еще не помирились. Линор снова повела меня в кино, на программу из двух полнометражных фильмов — «Кот и канарейка» с Бобом Хоупом и «Чарли Чан в опере». Когда ближе к полуночи мы вернулись домой, мать и отец пили кофе, держась за руки. Я никогда не забуду тот день.

— Какой смысл в этой истории, Эйб?

— Послушай, ведь это ты пришел ко мне. Вот и расплачиваешься за это тем, что слушаешь мои детские воспоминания, — сказал Либерман. — А смысл тут есть. Лайза как моя мать. Она хочет вернуться к тебе — разберется со всем и вернется.

— В вашей истории нет об этом ничего, — заметил Тодд, вздохнув.

— Я забыл, что разговариваю с профессором, — съязвил Либерман. — Смысл истории в том, что тебе следует на время избавиться от чувства вины и посмотреть какое-нибудь видео, расслабиться и подождать. Я поработаю над Лайзой. Ты позвонишь через некоторое время. А сейчас я хочу приехать домой, принять душ, поесть этой говядины и сыграть в «Яхтзи»[33]с твоими детьми.

— Хорошо, — сказал Тодд, открывая дверь машины. Измятый пиджак он держал в руке.

— Хочешь бутерброд с мясом на дорогу? — спросил Либерман.

Его зять пожал плечами. Эйб покопался в сумке, разломил бублик и набил в него мясо. Тодд взял бутерброд и закрыл дверь.

— Спасибо, — сказал он.

— Пожалуйста, — ответил Либерман.

Дождь прекратился.

— Я люблю Лайзу, — сказал Тодд, откусывая от бутерброда. Мимо, разбрызгивая лужи, проехала «тойота».

— Я тоже, — сказал Эйб. — Поезжай домой.

Либерман уехал, а его зять остался стоять на улице. Запястья Тодда высовывались из чересчур коротких рукавов тесной фуфайки, в руке он держал бутерброд с отварной говядиной. Через пять минут Либерман остановился перед домом, вылез с пакетом из машины, открыл дверь ключом и вошел со словами: «Я здесь».

— Деда-коп, — объявила Мелисса, отрывая взгляд от телевизора.

— Привет, — сказал Барри, отвернувшись от экрана лишь на мгновенье, чтобы улыбнуться Эйбу.

— Что смотрите? — спросил Либерман, сбрасывая туфли.

— «Богатые и знаменитые»[34], — ответил Барри.