— Так я и знал. — Силк заложил руки за голову, будто собирался сесть на пол для сеанса психотерапии. — Вы ищете козла отмщения.

— Козла отпущения, — поправил Либерман.

Силк вынул из кармана миниатюрную записную книжку в белом переплете и маленькую ручку. Записывая слова, он шевелил губами: «Козел отпущения».

— Спасибо, — поблагодарил Силк, убирая ручку и записную книжку. — Я родился в Хуаресе. Слышите акцент?

— Нет. Ты красноречив.

— Красноречив?

— Хорошо говоришь. Продолжай, а слово «красноречивый» запишешь в свою книжку, когда останешься один. Вечер пятницы. С десяти до полуночи.

— Был дома с женой и детьми, — ответил Силк. — Спросите у них. Спросите у тещи и ее хахаля. Они там тоже были. Мы смотрели видео. Фильм Вуди Аллена.

— Жаль, что Эстральда не могла так же проводить время, — сказал Либерман.

Силк потряс головой:

— Я не выставляю это напоказ. У меня есть имидж. Понимаете, о чем я? Я не могу быть папашей с детьми, который приходит домой и со своей женушкой смотрит по телевизору фильм с Клинтом Иствудом. Когда ты известен, тебя замечают.

— Мой зять называет это тавтологией, — сообщил Либерман. — Я произнесу это слово для тебя по буквам. Посмотри его в словаре. И не забудь про другое — «красноречивый». А сейчас можешь идти.

— Да я уже опоздал, — сказал Силк, направляясь к двери гардеробной.

— Мы еще поговорим, — пообещал Либерман с едва заметной улыбкой.

— А как вам показались те четыре раунда с Тернером?

— Ты был романтичен, — ответил Либерман.

— Спасибо, — поблагодарил Силк, оглядываясь в поисках зеркала и найдя его на стене у двери. — Надеюсь, вы найдете парня, который пришил Эстральду. Классная была телка.

С этим панегириком на устах Силк вышел. Он не слышал, что Либерман ответил: «Знаю».

Либерман пришел в «Ти энд Эл» к четырем. Была суббота. Темное небо грозило дождем, но пока не выпало ни капли. Часть старых хрычей, считающая себя атеистами, уже собралась в кабинке, где ранее сидели Либерман, Хэнраган и Эстральда Вальдес. Большинству же хрычей пришлось остаться дома или пойти в синагогу. Эл Блумбах, брат Герт, устроил собрание атеистов вместе с Морри Столцером и Хауи Чэнем. Хауи, строго говоря, не был атеистом, но какой бы религии он ни придерживался, она не предполагала служб по субботам.

В другой кабинке сидели двое мужчин и женщина. Они говорили по-русски. Русские стали селиться в этом районе, что само по себе не вызывало возражений, но они обманули ожидания старожилов. Акцент вновь прибывших наталкивал на мысль, что они говорят на идише. Но на самом деле никто из них идиша не знал. Поскольку они были евреями, старожилы считали их религиозными. Однако таких оказалось немного. Приток евреев из России начался лет восемь назад, но старожилы так к этому и не привыкли. Что касается Либермана, то, по его мнению, для района стало благом, что в нем поселились русские. Большинство из них получили хорошее образование. Преступников среди них было мало. Они стремились слиться со старожилами, разбогатеть или хотя бы приобрести дом в Гленвью.

Мэйш разговаривал с поваром Мануэлем, седым мужчиной маленького роста, который научился готовить еврейские блюда, когда работал помощником официанта в ресторане «Бейгл» и проявил похвальную наблюдательность. Мэйш увидел брата и кивнул ему:

— Кофе?

— Почему бы нет? — ответил Либерман, в свою очередь кивнув сидевшему в кабинке Элу Блумбаху. Он устроился в конце стойки рядом с кассой неподалеку от русских. Прогремел гром. Либерман повернулся посмотреть, не начался ли дождь. И хотя с неба не лилось, создавалось впечатление, что сейчас не день, а глубокая ночь.

Мэйш принес кофе и большой бумажный пакет, который положил на стойку рядом с чашкой.

— Отварная говядина, лососина, сливочный сыр, бублики с чесноком, луком и кунжутом и три копчушки, — сказал он.

— Сколько? — спросил Либерман.

— Ты выиграл пятидесятый приз Издательской расчетной палаты, — сказал Мэйш, вытирая руки о фартук. — Заказ навынос от закусочной «Ти энд Эл». Скажи Лайзе, что это от дяди Мэйша. Возвысь меня в ее глазах за несколько долларов.

— Будет сделано, — пообещал Либерман, отхлебнув кофе.

— Хочешь, включу радио? Наши играют с «Джайентс». Начал игру Сатклифф. Она вряд ли закончилась.

— Я бы хотел, — сказал Либерман, — но мне надо домой.

В прошлом году Либерман взял внука Барри на игру с участием «Кабс». Бесплатные пропуска ему дал старый приятель, который работал в офисе клуба «Кабс». Игру против «Мец» начинал Рик Сатклифф. Барри и Эйб сидели в первом ряду на стороне третьей базы, где Сатклифф разогревался. На Барри была шапка с надписью «Кабс» и перчатка игрока внутреннего поля. Сатклифф подошел к Барри и бросил ему мяч. С этого момента Барри считал, что Рик Сатклифф, который, между прочим, прошел дистанцию и выиграл со счетом 3:2, свободен от любых прегрешений.

Русские в кабинке над чем-то засмеялись. Либерман пил кофе и смотрел на них. Запах, исходивший от лежавшего рядом бумажного пакета, пробуждал воспоминания.

— Жаль эту женщину, — заметил Мэйш. — Заметь, я сказал «женщину». Я становлюсь современным, не то что старые хрычи. Ведь не сказал же я «девушку». Не поздно учиться и в шестьдесят шесть. Йетта все время мне это твердит.

— Тебе не шестьдесят шесть, Мэйш, — возразил Либерман, допивая кофе. — Тебе шестнадцать, мне десять, и Вилли Брохеску собирается отлупить меня по дороге домой из школы за фабрикой Куппенхеймера. А ты бежишь за ним, вспотев после баскетбола, и прыгаешь ему на спину. Вышиб из него дух, засадил по роже учебником по математике.

— Ученой книгой, — сказал Мэйш, глядя в пространство.

— Словно вчера все было. Ты сломал ему нос и руку. И тебя на месяц исключили из школы.

— Славный был месяц, — сказал Мэйш. — Хочешь напомнить мне добрые старые времена, Аврум? Не так уж они были хороши. Тесная квартирка, полная людей и крыс. Польские мальчишки, ждущие на другой стороне Девятнадцатой улицы. Черные ребята на Кроуфорд-стрит так и смотрят, не перейдешь ли ты на их сторону. Чуть ли не картой приходилось пользоваться, чтобы безопасно добираться до Института еврейского народа на Дуглас-стрит. Эти добрые старые времена, слава Богу, прошли.

— Мэйш, — позвал Эл Блумбах, — налей-ка еще кофе.

Мэйш кивнул. Тучи еще сгустились, рокотал гром.

— Как у Йетты с почкой? — спросил Либерман.

— Пока работает, — ответил Мэйш, направляясь к кофейнику.

— Завтра зайду, — пообещал Либерман. Он встал и взял свой пакет.

Мэйш кивнул и двинулся с кофейником к кабинке, где сидели атеисты.

Дождь хлынул, когда Либерман вышел на улицу. Перед «Кореан девон телевижн — Ремонт видеомагнитофонов» и магазином «Доллар», владельцем которых был Ким, расправили свои складки навесы. Братья Писток заносили в помещение лотки с фруктами, и кто-то наблюдал в дверной проем, как Эйб Либерман медленно идет к своему «бьюику» и садится в него. Либерман поправил зеркало заднего обзора, чтобы увидеть этого наблюдателя в дверях между «Игрушками со скидкой» и «Миром животных», но кто бы это ни был, он остался далеко позади, укрывшись за игорным салоном «Нинтендо» и грязным окном. И тот же человек раньше стоял у полицейского участка на Кларк-стрит, когда Либерман выходил оттуда.