— Только… А что у вас есть еще такого забавного? — он кивнул на туалетные принадлежности.

— Много чего. Только я так сразу и объяснить не смогу, да ты и не поверишь.

— Ну, а все-таки, что? Лошади у вас стали резвее, дома больше, слуги лучше?

— Говорю же, другое все. Вместо лошадей — самодвижущиеся кареты, которые никакая лошадь не догонит, ездят они хоть сто, хоть двести верст за час. Дома в городах огромные, бывают и в сто этажей, но больше в десять-двадцать.

— Вот это да! — восхищенно сказал предок.

— Ничего особенно хорошего в этом нет, у всего есть свои плюсы и минусы. Самоходные кареты, они называются автомобили или просто машины, вещь очень удобная, однако от них в городах сплошной чад, Да и народу в них гибнет при авариях больше, чем на хорошей войне. Дома большие, да в них людей напихано, как сельдей в бочке. Сейчас немного лучше стало, а лет двадцать-тридцать назад в таком доме, как твой, могло жить до ста человек.

— Как же они там помещались? — ошарашено спросил Антон Иванович.

— Так же, как твоя дворня в людской, вповалку.

— Так то рабы.

— Вот рабства давно уже нет, почти сто сорок лет как отменили, только много лучше народу не стало. От рабства у помещиков перешли в рабство к чиновникам.

— Выходит, народ стал свободным хлебопашцем. Пьет, поди, без присмотра?

— Хлебопашцев у нас теперь мало, хлеб, когда не хватает, за границей покупаем. А пьют, конечно, изрядно.

— А царь куда глядит?

— Наш — туда же, куда и все, в рюмку, когда ему здоровье позволяет. Вот выберут нового, может, получше будет, хотя навряд ли.

— Как это царя выберут! Он же помазанник Божий!

— У нас царя, он называется президент, выбирают на четыре года. И он у нас не помазанник, а обычно очень хитрый мужик.

— Как так мужик?! Простой?

— Который сейчас, куда проще. Выучился, как это в ваше время называлось, на десятника. Построил один косой дом и пошел лезть во власть. Лез, лез, пока в цари не вылез. Сложно все это объяснить. Пойдем лучше завтракать.

Однако Антона Ивановича, как истинно русского человека, больше волновали глобальные проблемы.

— Погоди ты с завтраком. Ты мне одно скажи, если у вас царя выбирают из всех сословий, неужто на всей Руси одного умного человека найти не могут?

— Умных-то у нас много, да только дураков больше. Они и выбирают того, кто ловчее наврет.

— Пропала, значит, Святая Русь, — задумчиво сказал поручик лейб-егерского полка. — Погубил ее хам.

— Полно, мои шер, никто ее не губил. Страна, как страна. Похуже многих, получше некоторых. А хамов во власти, думаю, и у вас предостаточно.

— Это ты шалишь, сродственник, у нас страной помазанник Божий правит.

— Это точно. Только кто Екатерину мазал и в каком месте, не Орлов ли с Потемкиным? А сынок ее полоумный, ваш нынешний император, — зацепил я верноподданнические чувства Антона Ивановича. — Ты знаешь, кто его папа? Слабоумный Петр, или какой-нибудь царицын камердинер?

Антон Иванович побледнел, испуганно огляделся и прижал палец к губам.

— Вот, вот, Святая Русь! В пустой комнате холопов своих боишься. Вдруг услышат и донесут, даже что не сам говорил, а молча слушал.

Антон Иванович немного смутился, но быстро оправился и заговорил сердитым голосом:

— Ты, Алексей Григорьевич, не веди со мной такие речи. Я присягу принимал и могу не посмотреть, что ты мой правнук…

— Ишь, ты еще один Павлик Морозов выискался, — засмеялся я. — Учти, я присяги не принимал, и твой Павел мне по барабану. Будешь ты меня завтраком кормить, или мы весь день судьбы родины решать станем?

Антон Иванович проигнорировал намек и решил оставить последнее слово за собой:

— Я так считаю: коли Господь допустил Государя владеть нами, знать, на то Его воля, и не дело человеческое судить Его помыслы.

— Ну, если только помыслы, — ушел я от бесполезного спора, — тогда и наш президент по Его промыслу правит.

Антон Иванович сердито хмыкнул, и мы наконец пошли завтракать.

Стол нам накрыли в малой гостиной. Эта комната была менее торжественна, чем зала, мебель в ней была старее, со стершейся парчовой обивкой и вытертой позолотой на подлокотниках кресел. Еды опять было много, как и вчера, жирной и тяжелой.

Я уклонился от кулинарных изысков крепостного повара и предпочел кулебяке со свининой подовый хлеб с маслом и натуральные молочные продукты без консервантов. Все было непривычно вкусное.

За завтраком разговор зашел о наших генеалогических отношениях. Антону Ивановичу очень хотелось услышать о том, как его помнят и почитают потомки через два века. Сказать ему, что о его существовании до вчерашнего дня я не имел ни малейшего представления, у меня не хватило духа. Врать тоже не хотелось, чтобы не засыпаться на противоречиях и деталях. В конце концов, я ничего не знал не только о нем лично, но и о его детях и внуках. Кое-что я слышал только о прадеде, родившемся где-то в девяностых годах прошлого века. Он должен был приходиться Антону Ивановичу праправнуком.

Мне срочно пришлось придумывать отговорку, позволяющую не говорить о его ближайшем потомстве, чтобы, мол, не вмешиваться в любимый им промысел Божий. Однако поболтать об общих предках и основателях рода нам ничто не мешало. И даже на этом я прокололся. Хоть и не хотелось заводить сложный разговор, пришлось-таки объяснять, почему в России люди не знают и не почитают своих предков.

Очень кратко и, по возможности, доступно, я рассказал о Великой Октябрьской социалистической революции. Чтобы не создавать футурологических мифов, я использовал персоналии Великой Французской революции, о которой Антон Иванович имел изрядное представление, благо она только что подходила к концу.

Натяжки были довольно большие, но принцип любой, и нашей, в том числе, революции, по-моему, я осветил правильно.

Керенского я превратил в Дантона, спасшегося от гильотины в эмиграции. Ленина — в Марата, сумевшего спастись от неизвестно кем посланной убийцы (Ф. Каплан), но потерявшего, в конце концов, власть и влияние и умершего в почетной ссылке. Сталина переименовал в Робеспьера, не казненного вовремя, а правившего страной двадцать восемь лет и утопившего ее в крови, с честью продолжая дело Марата. После этих вурдалаков к власти почти на сорок лет пришла одна Директория, а на смену ей другая, находящаяся у власти и сейчас…

Я рассказал Антону Ивановичу, как, победив, революция поменяла элиту и расправилась сначала со старой аристократией, потом с новой, собственной, и, наконец, со значительной частью народа. Строители новой жизни сумели так запугать людей, что родители не могли откровенно говорить между собой при детях, из боязни, что те донесут или проболтаются. Что нельзя было вспоминать о своих предках, даже если те были просто зажиточными крестьянами, не говоря уже о представителях правящих сословий. Поэтому никаких геральдик не сохранилось.