– Так это не иначе тот мужик на нем приезжал! –выпалил Ковригин, правдиво выпучив глаза. – Тот хмырь, которого яподвозил! Он, паразит, больше некому!

– Какой еще мужик? А ну рассказывай!

Стас выпустил Ковригина, и тот, утратив равновесие,соскользнул на пол. Подняться своими силами он не смог, и Стасу, чтобы добитьсяот него связного рассказа, пришлось помочь и пристроить его на паре пустыхящиков в углу гаража.

– Ну, остановил он меня, как положено… – началКовригин. – Рукой, стало быть, помахал… приличный такой мужчина, молодой,хорошо одетый… сразу видать, что при деньгах… это в нашем деле главное, чтобыпассажир непременно при деньгах… я ничего такого не подумал, он адрес сказал ицену назвал хорошую… ну, адрес тут, неподалеку от дома моего оказался, я иподумал – зайду домой, поем заодно супчику горяченького… только когда ужесовсем подъезжали, он бутылку достал, коньяк хороший. Армянский, что ли. Ну ипредложил мне выпить. Вроде день рождения у него или именины. А я вообще-тозавязал, но такое дело… если хороший человек угощает, как же отказаться? Это непо-людски как-то получается… только я говорю – как же за рулем? Вот если вгараж ко мне… ну, в общем, пришли сюда, в гараж, он коньяк-то разлил, а потом яничего больше не помню… – Ковригин тяжело вздохнул, посмотрел в пол ипродолжил: – После-то очухался, смотрю – ни пассажира моего, ни машины… Ну,думаю, развели меня, как лоха! Напоил, гад, клофелином и увел мою ласточку… акак мне без машины? Мне без машины прямо гроб! Опять же, что я Люське скажу?Люська у меня, она такая! Она, если что, скалкой может…

– Эта может, – подтвердил Стас, вспомнив особу вполотенце.

– А ты откуда Люську мою знаешь? – подозрительноосведомился Ковригин. Впрочем, он тут же вернулся к прерванному рассказу: – Такчто я Люське ничего не сказал, побоялся. Думаю, потом как-нибудь, под хорошеенастроение. Только на другой-то день Вася из второго подъезда ко мне заходит иговорит: «Глянь, Колян, лимузин-то твой на улице стоит!» И правда, я содвора-то вышел, гляжу – стоит моя ласточка, стоит красавица, на самом видномместе, прямо напротив продовольственного! Так что, выходит, мужик тот взялмоего «жигуленка», покатался, а потом обратно поставил… – Ковригинвздохнул. – Не совсем, видать, совесть потерял…

«“Жигуленка” твоего вернул, а тетку мою убил, – подумалСтас. – Так что насчет его совести дело темное… а машину-то он не потомувернул, что совесть его заела, а чтобы обворованный Ковригин шума не поднималда в милицию это дело не попало!»

Вслух он ничего подобного не сказал, потому что не собиралсяпосвящать постороннего человека в свои обстоятельства. У Ковригина же Стасспросил:

– Так, говоришь, он тебе адрес назвал здесь, пососедству?

– Ну да, ну да… – смущенно закивал Николай. –Только вот ведь какое дело… такого дома-то вовсе нет…

– Что значит – нет? – удивился Стас.

– Да то и значит… он сказал – Сантехников, двадцатьчетыре, а там двадцать второй номер последний… я уж потом это допер, когдамашина пропала.

– Понятно… – протянул Стас. – Значит, тутпустой номер…

– Какой такой номер?

– Да так, это я про себя…

Стас понял, что этот след оборвался. Чтобы поставить в делепоследнюю точку, он спросил:

– А подсадил ты его где?

– Дак в центре, – охотно ответил Ковригин,почувствовав, что на этот раз гроза миновала, – на этой… как его… наСтремянной. Только что он из той конторы вышел, тут же меня и остановил…

– Из какой конторы? – встрепенулся Стас.

– Дак из этой… как ее… которая насчет квартирмахинациями занимается. Агентство неподвижности…

– Недвижимости, что ли?

– Оно самое!

– А как называется? – Стас снова увиделзамаячивший впереди свет.

– Как оно называется-то? – Ковригин наморщился изашевелил губами. – Чего-то там такое широкое… то ли «Затвор», то ли«Забор»… то ли «Запор»…

– Про запор – это вряд ли, – усомнилсяСтас. – Это я сильно сомневаюсь. Да и забор тоже не подходит. И потом –почему ты говоришь, что это что-то широкое?

– Во, вспомнил! – Ковригин засиял. –«Простор» оно называется! Точно – «Простор»!

– Ничего не путаешь? – осведомился Стас, на всякийслучай грозно взглянув на Ковригина.

– Ни Боже мой! – Ковригин снова мелкоперекрестился.

– Ну а мужик тот – как он выглядел? – не отставалСтас. – Напряги мозги-то, вспомни…

Ковригин сдвинул брови и сжал зубы.

– Ну, пальто… – добросовестно начал перечислятьон, – молодой, лет тридцати будет, волосы вроде светлые, а может, и нет…пальто опять-таки дорогое…

– Что ты все про пальто талдычишь? – разозлилсяСтас. – Какая это примета – пальто? Он его снял, куртку надел или кожанку– вот и вся твоя примета.

– А я что тебе – милиция, что ли? – огрызнулсяКовригин. – Я когда человека везу – на дорогу смотрю, мне его приметы безнадобности. Это если, к примеру, бабенка какая симпатичная – тогда чего ж,тогда можно и поглядеть, а на этого чего мне было любоваться? Рожу его сошрамом разглядывать?

– О! – обрадовался Стас. – Значит, про шрамвспомнил, это хорошо, давай подробности – где шрам?

– Дак на щеке. – Ковригин и сам удивился, чтовспомнил.

– На которой? – Стас подошел ближе и сжал кулаки.

– Я сижу так, – Ковригин ткнул в пол ногой, –а этот сидел так, – снова топанье, – стало быть, на этой щеке шрам,ближе к глазу.

– На левой, значит, – вздохнул Стас. – Ох итрудно с тобой! Еще вспоминай!

– Не, больше не могу, – серьезно ответилКовригин, – а то мозги перегорят, как лампочка.

– Ну ладно, дядя, гуляй пока! – согласился Стас иушел в непривычном для себя состоянии задумчивости.

Дениска забежал вперед и нажал все кнопки.

– Это мы, теть Вера! – заверещал он.

– Открываю! – ответил старушечий голос.

Подъезд тети Веры выходил на Суворовский проспект, рядомрасполагался шикарный антикварный салон, поэтому тротуар был всегда тщательновычищен и по нему прохаживался охранник.

За железной дверью была еще одна – старая, дубовая, ещекое-где сохранилась на ней резьба. Дениска с трудом отворил ее и помчался поступенькам. Настя привычно поразилась, как быстро он приходит в себя послеочередного обморока.

Лестница была светлая, с широкими пролетами, недавноотремонтированная. Окна чистые, красивой полукруглой формы, с широкимиподоконниками. Они миновали второй этаж, потом третий.

Дальше красота закончилась, потому что на втором и третьемквартиры давно купили обеспеченные люди и сделали ремонт. А наверху до шестогоэтажа все осталось по-прежнему – унылые грязно-зеленые стены, расписанные тремяюными поколениями жильцов, осыпавшаяся побелка, раскрошившаяся плитка на полу,гнилые оконные рамы…