Но страх, чуть замедлив движения, был не в силах сделать что-либо более с опытным воином; сердце Верена еще билось испуганным воробышком, когда он уже мчался к зарослям рогоза, выхватывая на ходу меч. Следом за ним бежали остальные купцы. Кто-то торопился поджечь заготовленный факел, кто-то окликал остальных, и вскоре весь русский стан пришел в движение. Люди хватали оружие и тревожно всматривались в окружавшую их темноту. Верен был уже совсем рядом с частоколом черных от ночного сумрака стеблей рогоза, когда навстречу ему колыхнулись несколько темных силуэтов. Рука с мечом непроизвольно дернулась вперед, клинок крутанулся, срубая сочные толстые стебли.

– Кто там? – выдохнул Верен сдавленным голосом.

– Да мы это, старшой, – приглушенно отвечал знакомый голос одного из ушкуйников, оставленных в дозоре.

Глаза после освещенного круга у костра с трудом привыкали к сумраку, но, наконец, Верен разглядел лица своих воинов и связанного человека, которого ушкуйники волокли за собой, как мешок барахла.

– Кто это? – удивился старшой, вглядываясь в вымазанного грязью пленника.

– А сейчас мы это узнаем, – прямо к ногам Верена ушкуйники бросили связанного и принялись пинать его ногами, отплевываясь и стирая с лица грязь, пахнущую кровью.

– Стойте! – вскрикнул старшой, продолжая сжимать меч.

Воины на секунду остановились, но уже через мгновение двое из них, тяжело дыша и остервенело ругаясь, снова принялись пинать пленника, а третий, уже насытившись местью, захромал к кострам каравана, сжимая рукой рассеченный рукав другой руки, понуро висящей и, видимо, раненой в бою.

– Да стойте же! – Верен схватил пленника за ворот и приподнял его над землей.

Ушкуйники, зло поблескивая угольками глаз, перестали бить, но руки их все еще дергали сжатыми кулаками, и они все еще продолжали страшно ругаться.

– Гаденыш! – воскликнул один из них. – Кабы не моя кольчужка, так не жить бы мне уже. Я первого-то еще издалека заприметил; он, зараза, как раз прям на меня пер. Ну, я его пропустил мимо себя и сзади по башке рогвицей[33]легонько, чтоб оглушить, значит. И только я подумал, что ловко я с вражиной управился, как вдруг этот гад совсем рядом прямо из воды выскочил, и глазом я не успел моргнуть, как он ножи в меня метнул: один, потом другой, потом третий. Ну, тут уж меня зло взяло...

– Ладно, ладно, молодцы ребята, – сказал старшой, передавая пленника в руки подоспевших купцов. – Всем вам по куне, а теперь давайте к костру, расскажете все, как было, поподробнее.

– Так там же еще один, который оглушенный, остался, – вытирая руки о траву, недовольно пробурчал ушкуйник.

– Так давайте и его к костру! – выкрикнул Верен. – Быстро!

Ушкуйники снова нырнули в темноту, а остальные шумной толпой пошли к стоянке, тревожно обсуждая происшедшее и гадая о том, кого же изловили сторожа. Пленного, связанного по рукам и ногам, двое дюжих молодцев без труда волокли за собой, едва задевая его ногами взбудораженную землю. Вскоре все оказались около костра, и огонь осветил покрытое синяками и ссадинами лицо черноволосого человека. Он был весь перемазан в болотной грязи и вонял тиной и гнилью. Слуги быстро принесли пару ведер воды и, немного оттащив пленника в сторону, стали смывать с него грязь. Тот злобно зыркал глазами и крутил головой. Но едва вода очистила его от грязи, как все присутствующие внимательно вгляделись в него. Кто-то тихо присвистнул, кто-то удивленно ахнул.

– Да это ж печенег! – не скрывая своего злорадства, воскликнул Верен. – А ведь мудрый Само уверял, что ни один печенег не посмеет напасть на нас! Он же говорил, что нас охраняет древний обычай, который ни один печенег не посмеет нарушить!

Старшой торжествующе оглянулся вокруг. Вот он, час его правоты и победы над теми, кто не верил в него, вот она – минута неизъяснимого наслаждения, когда десятки глаз восторженно смотрят на него и снова признают его, только его, вождем каравана. Но едва справедливая радость коснулась его губ неким подобием улыбки, как новая мысль тревожно стукнулась в сердце.

– Само! – закричал он. – Само, ты где?!

Никто Верену не ответил, и толпившиеся рядом купцы стали недоуменно оглядываться по сторонам.

– Да был же он где-то тут рядом, – проговорил кто-то. – Видел его, ну только что.

– Где, где ты его видел?! – вскричал Верен.

– Да там, – купец махнул рукой на самый дальний костер в кольце телег. – Там мы все сидели, ну а как закричали, что кого-то поймали, так мы, значит, пошли посмотреть.

– Ну а Само? – выходя из себя, заорал старшой.

– А Само, вроде как, остался.

– Туда живо, искать его! – гневаясь, приказал Верен.

Но и без его слов несколько сметливых купцов, что попроворней, уже бежали к указанному костру.

– Здесь он, здесь он лежит! – раздалось сразу несколько голосов.

– Проклятье! – выругался Верен. – Наверняка дареного кинжала при нем уже нет.

Он ударил кулаком в ладонь и отвернулся в сторону, ибо теперь ему все было ясно, и он мог, не глядя, уверенно утверждать, что сейчас принесут оглушенного Само, который, конечно же, ничего не помнит, кроме удара по голове. Теперь Верен ощутил, что время для него понеслось со страшной стремительностью, ибо теперь не оставалось уже никаких сомнений в том, что печенеги будут нападать и сделают это сразу же после того, как Куеля вернет себе свой кинжал. Верен даже на миг представил себе эту картину: кинжал в руке печенежского князя, поднятой высоко над притихшей толпой, а потом дикие вопли разъяренных кочевников, требующих мщения за оскорбленную честь. Сотни степных воинов тотчас же ринутся на русский караван с одним желанием – убивать, и никто не сможет их спасти, никто не придет на помощь торговому люду.

Он стремительно повернулся к людям и увидел бледные лица, которые испуганно смотрели на него.

– Караван надо уводить срочно, кочевников нам никак не одолеть, – он судорожно глотнул воздух и продолжил, – но... но, чтобы спасти караван, кто-то должен остаться и задержать печенегов у переправы.

Все, оцепенев, затаили дыхание, словно один неосторожный вздох мог решить судьбу человека и оставить его здесь на верную смерть. И вот это сознание обреченности было страшнее самой смерти, потому что отнимало у человека то, без чего он не мог жить ни минуты, то, что одни называли надеждой, а другие – смыслом бытия. Но и без того, и без другого человек быстро превращался в обыкновенное испуганное животное. И чтобы этого не произошло, чтобы дух людей не надломился, Верен, не давая никому опомниться, быстро и уверенно начал распоряжаться.

– Ты берешь двух коней и скачешь в Чернигов, к самому князю явишься, скажешь, печенеги войну начали. Ты, – он повернулся к Ольстину, – поведешь караван к Белой Веже и гонца туда же пошлешь, чтоб помощь навстречу выслали. Сейчас, быстро, – он оглядел цепкими глазами всех, – три телеги поперек брода поставить и бочонок дегтя на ту сторону; как печенеги пойдут – подожжете, будут все видны как на ладони.