и ничего не хотел брать.

Я тебя учила, я с тобой разговаривала, я всегда с тобой говорила, как со взрослым, хоть и не рассказывала всего.

Когда я плакала, ты всегда меня жалел. Только ты всегда меня жалел.

А какой ты красивый ребенок, как картинка. Я еще девочкой мечтала о таком сыне, так я тебя себе и представляла: светленький, весь ясный. Но я знаю, что ты вырастешь и очень красивым мужчиной, у тебя надменный изгиб бровей, доставшийся тебе от отца, и крупный, красивый нос, все это сделает твое лицо мужественным, потом, когда ты повзрослеешь. Сейчас ты очень красивый мальчик, а станешь – очень красивым мужчиной.

Я это точно знаю!

Но как же ты любил зверей, ты помнишь? В пять лет ты притащил домой раненую крыску. Только подумай, крыску! Ты ее положил в коробку из-под моих зимних сапог, ты ее выхаживал, перекисью обрабатывал ей раны, поил молоком из пипетки. Я никак не могла тебя понять: это же крыса!

Мне они всегда, с самого детства, казались зверями отвратительными и грязными. А ты обращался с этой крысой, как с золотой.

Не знаю, почему я тогда разозлилась. Хотя нет, знаю все-таки. У меня для тебя была готова особенная судьба. Я знала уже, чего хочу. Когда я узнала о программе, тогда ее только анонсировали, я сразу решила тебя туда отдать. Чтобы ты увидел в жизни больше, чем я. Чтобы ты был не только для меня, а для всего мира. Я так тебя воспитывала, чтобы ты был особенным, чтобы твое рождение сделало счастливой не только меня.

Пусть у тебя нет отца и семья у нас не получилась, но зато ты самый особенный, ты – то, что я сделаю в этой жизни.

Оставался всего год до первичного отбора, и я боялась, что ты не готов. Я знала, ты должен будешь стать солдатом. Я тогда так на тебя разозлилась, помню, топнула рядом с тобой ногой, ты вздрогнул, посмотрел на меня, а потом улыбнулся. Ты никогда не знал, как меня бояться. Значит ли это, что я хорошая мать? Да нет, конечно.

Я сказала тебе, что крыса – это вредитель.

Ты сказал, что защищать слабого – привилегия сильного. Этот плакат я повесила в твоей комнате давно, это было первое, что ты прочитал, первое, что я объяснила тебе о мире.

Я сказала, что к вредителям это не относится. Вредителей следует безжалостно уничтожать.

Ты так расстроился, но я верила, что поступаю правильно. У нас ведь завелись крысы тогда в подвале, и никто так и не собрался их травить, а нужно было.

И я сделала самую страшную вещь в своей жизни.

Я сказала тебе пойти в подвал (под моим присмотром, конечно) и положить туда яд. Сказала, что если ты сделаешь так, то сможешь, конечно, оставить свою крысу.

Ты согласился, потому что покладистее тебя мальчика на всем белом свете нет. Мы спустились с тобой в подвал, и ты раскидал отравленную приманку. А ночью ты плакал навзрыд.

Через три дня твоя крыса умерла. Ты выбросил ее на помойку. Я спросила у тебя: почему, Арлен? А ты сказал, что это вредитель.

Ты это помнишь? Смутно, наверное. Я мало себя помню до первого класса.

Но вдруг тебе тогда было так больно и грустно, что и сейчас ты об этом думаешь? Я никогда не спрашивала. Я никогда даже не понимала. А ты был очень нежный ребенок. Всегда такой, как нужно мне. Сначала ласковый, всегда меня утешал. А потом, наоборот, я тебя все время настраивала, что тебе нужен характер. И в чем-то ты совсем другим стал, жестким, незнакомым, даже взгляд изменился.

Я перед тобой очень виновата за тот день. Тебе с этим теперь жить всю жизнь. Ты, может, даже и не помнишь, но с этим будешь жить.

Быть матерью или отцом – самое сложное в мире дело. Любую сказанную, любую сделанную мною вещь ты унесешь с собой.

А помнишь, мы ходили с тобой на кладбище к моим дедушке и бабушке? Я тебе рассказывала о могилах солдат, о том, что они должны были умереть, чтобы мы могли жить. О том, что все держится на них и нет ничего более чистого, чем принести себя в жертву.

Я сказала, что у солдата – счастливейшая из судеб.

Я сказала, что солдаты навсегда с нами, они живут в жизнях, которые проживаем мы.

Арлен, милый мой, ты очень красивый, и добрый, и умный. Я не хочу, чтобы ты умирал. Но лучше об этом молчать, лучше вымарать это место из письма. Или нет? Или лучше сказать, как есть?

Я не знаю. Я никогда еще не делала правильный выбор, кроме одного единственного раза, когда решила тебя оставить.

Ты ведь не оружие, не предмет, нельзя отдать тебя, чтобы наточили и использовали для убийства, а потом выбросили.

Я учила тебя всегда жить только для других, не думать о себе. А я сама думала о себе.

Всё! Хватит! Надо поставить точку! Хватит писать об этом, потому что, если еще хоть строчку напишу – расплачусь.

Не отправлю, не отправлю, не отправлю.

Даже не подпишу.

Запись 21: Быстрый ответ

Дорогая моя мама!

Получил твое странное письмо. Честно говоря, не знаю, что тебе ответить. Но я тебя люблю!

Ни о чем не жалею.

(Что делать? Отправить телеграмму? Как ей, наверное, одиноко.)

Запись 22: Так тебе и надо!

Расскажу с самого начала. День вышел очень суматошным, главным образом из-за утреннего происшествия.

Значит так, утром я проснулся от навязчивого, горького запаха лака для волос. В моем сне шипели и извивались змеи, но на самом деле то был звук баллончика.

Я сказал:

– Боря, это нарушает правила общежития. Делай это в душевой.

Он пальцами аккуратно дотронулся до зализанных, блестящих волос, улыбнулся отражению в зеркале и в этот момент очень напомнил свою маму.

Боря бы, наверное, такому сравнению не обрадовался. Родителей он не любит, хоть и очень на них похож.

Я проснулся рано, но Боря – еще раньше. Володя и Андрюша еще спали.

Я думал о мамином письме, странном, каком-то диком. А вдруг мне его написала незнакомая женщина, которая только притворилась моей мамой? Вдруг это какое-то вредительство, какой-то саботаж? Но достойного обоснования для этой мысли я найти не мог.

Это моя мама так написала. И что папа