Выпив по несколько рюмок хересу, портвейна или педро-хименеса, мужчины тоже встают. Торопиться им большей частью некуда. Но их тянет из душных комнат на свежий воздух.

Сразу после обеда донья Кармен и ее племянница поднялись на азотею. Горы, поля и море уже окутались нежно-голубыми калифорнийскими сумерками. В этот день вторая Родина казалась молодым девушкам особенно прекрасной.

Вскоре к ним присоединились и английские моряки. Сославшись на то, что ему необходимо заняться неотложными делами, дон Грегорио снова заперся в своей спальне. Ему хотелось закончить упаковку золотого песка. Провозгласив на прощание тост за его здоровье, молодые люди перевели разговоры на интересовавшую их тему и одновременно задали два вопроса. Лейтенанту Эдуарду Кроуджеру не терпелось узнать, согласится ли дон Грегорио Монтихо отдать ему руку своей дочери Кармен. Мичман Уильям Кедуолладер спрашивал, удостоит ли дон Грегорио доверить ему судьбу своей внучки Иньесы. Оба моряка жаждали сделаться зятьями старого испанца. И оба получили на свои вопросы утвердительный ответ.

Не помня себя от счастья, с раскрасневшимися щеками и горящими глазами, Кроуджер и Кедуолладер взбежали на азотею, где их с нетерпением поджидали сеньориты.

Известие о том, что отец их уже дал согласие, привело Кармен и Иньесу в неописуемый восторг. При мысли о предстоящем разговоре с доном Грегорио они испытывали тягостное смущение. Теперь не придется, значит, краснеть и запинаться! Теперь уже не нужно ластиться к «папочке»! Они не сомневались, что он сдержит свое слово.

Кармен, Иньеса, Кроуджер и Кедуолладер снова разделились на парочки и разошлись в противоположные концы азотеи. Они говорили о далеком будущем, сулившем им счастливую встречу в Кадиксе. Однако сеньориты никак не могли отделаться от беспокойства за своих друзей. Это беспокойство невольно омрачало радость настоящей минуты. Ведь столкновение с Ларой и Кальдероном неизбежно должно было иметь последствия. Отлично понимая это, и тетка, и племянница осыпали своих женихов тревожными вопросами и заклинали их воздержаться от кровопролития. Лейтенант и мичман отшучивались, высказывали непоколебимую уверенность в своих силах и клялись, что ничего дурного с ними не случится. Послушав их, можно было подумать, что они не только непобедимы, но и неуязвимы.

Между тем время шло. Последние минуты счастливые парочки провели в каком-то безмолвном экстазе.

Наконец пришлось сказать роковое «прости».

Оно прозвучало менее зловеще, чем обыкновенно в таких случаях, так как, произнося его, все четверо влюбленных добавили:

— До свидания в Кадиксе!

Глава XV

НА ПУТИ К ВЕСЕЛЬЮ

На городской ратуше Сан-Франциско пробило десять часов. Луна, взошедшая над Монте-Диабло, озарила нежными светло-голубыми лучами зеркально-гладкий залив. Темная вода стала похожа на расплавленное серебро. Как в громадном зеркале, отражались в ней бесчисленные корабли. К флотилии, стоявшей на рейде у Сан-Франциско, присоединилась другая, призрачная флотилия; перевернутые мачты дремлющих под водою судов тонули верхушками в черной глубине. Однако ни на кораблях настоящих, ни на кораблях призрачных паруса не были развернуты. Вместо того чтобы гордо развеваться по ветру, флаги безжизненно висели вдоль мачт или клонились над гакабортом. В заливе царила мертвая тишина. Суда, бросившие якорь в открытом море, и суда, стоявшие у самого берега, одинаково безмолвствовали. С них не доносилось ни звона цепей, ни окриков вахтенных начальников, ни веселых песен, которыми обычно развлекаются собравшиеся у бака матросы. Такая глубокая тишина в этот сравнительно ранний час была явлением любопытным, но вовсе не необъяснимым. Корабли, избравшие своей стоянкой залив Сан-Франциско, безмолвствовали по очень простой причине. На них осталось очень мало людей. Моряки почти поголовно дезертировали.

Одни дезертировали по-настоящему, навсегда отказались от исполнения своих обязанностей и поспешили на прииски, куда их гнала жажда богатства. Другие покинули суда только на несколько часов. Всех неудержимо манил шумный город, полный развлечений и соблазнов. В сравнении с сонным и тихим заливом он казался особенно веселым и привлекательным.

По волнам, залитым серебристым лунным сиянием скользили шлюпки, то отвозившие на берег, то привозившие обратно на корабли моряков. Напряжение, с которым налегали на весла гребцы, а также неравномерность их взмахов свидетельствовали о том, что недостаток рабочих рук остро чувствуется всюду.

Тем временем в городе ключом била жизнь, шум не смолкал ни на минуту, по улицам сновали толпы людей, ярко горели фонари, велись громкие споры на всевозможных языках. Для Сан-Франциско пробил час разгула и наслаждений. Магазины и конторы закрылись. Мирные обитатели улеглись спать. Широко распахнулись гостеприимные двери всевозможных увеселительных заведений. В игорные дома потоками хлынули люди, карманы которых оттопыривались от золотого песка. Когда они выходили оттуда, в карманах их большей частью бывало пусто, а на душе пасмурно и тяжело.

Поработав несколько месяцев подряд на золотых приисках, померзнув в холодных водах рек, берущих свое начало в вечных снегах Сьерры-Невады, измучившись в борьбе со скалами, нажив кровавые мозоли на руках, полумертвые от усталости, эти безумцы нередко спускали в один вечер, даже в один час все то золото, добывание которого стоило им невероятных трудов.

К этому-то шумному, залитому светом, неистовому городу подходили два человека, не имевшие ничего общего ни с бездельниками, кутившими в его роскошных ресторанах, ни с дельцами, шнырявшими по его улицам, ни с подозрительными оборванцами, прятавшимися в темных углах. Это были два молодых английских моряка, Эдуард Кроуджер и Уильям Кедуолладер, пробывшие весь день в отпуску и теперь возвращавшиеся на корабль.

Путь их лежал через Сан-Франциско. Утром, высадившись на берег, лейтенант сговорился с боцманом, что лодка будет ждать офицеров у одной из только что выстроенных деревянных верфей.

Молодые люди быстро шли по прибрежной дороге. Дон Грегорио Монтихо предлагал им дать лошадей. Но они отклонили его любезное предложение, заявив, что предпочитают прогуляться пешком. По пути ни один из них не проронил ни слова. Оба глубоко погрузились в собственные мысли. Им было в одно и то же время и бесконечно хорошо, и бесконечно грустно. Счастье, которое они испытывали, омрачалось сознанием разлуки. Будущее, еще недавно рисовавшееся им в ослепительно ярких красках, стало постепенно затягиваться дымкой непроницаемого тумана.

Некоторое время ничто не нарушало естественного течения мыслей лейтенанта и мичмана. Они не обращали