– А если все не так?.. А если он скрывается?.. А если нам удастся поговорить с ним или с кем-то еще, кто знает то же, что знает он?..

– Не хочу я знать больше! – отрезал Рульфо. – Хочу только одного: чтобы все это кончилось.

– Саломон. – Сесар протянул руку и включил торшер, стоявший возле дивана. В мягком рассеянном свете лицо его как будто разделилось надвое, как луна в первой четверти. – Поэзия стала основным смыслом моей жизни. И твоей тоже, признай это. Я хорошо тебя знаю и знаю, что ты такой же неверующий, как и я, хотя и не такой бесстыдник… Такой поверхностный гедонист. Но поэзия всегда была нашим причастием, нашим единственным божеством, нашей этикой.

– Сесар…

– Дай мне договорить, ученик мой Рульфо. Я научил тебя любить ее, скажи, что нет, если посмеешь. Скажи, что тебе не нравились мои занятия или поэтические вечера, которые мы устраивали прямо здесь, в этой самой комнате, с Сусаной, Пилар, Алваро, Давидом… Всеми теми, кто, как и ты, перестал приходить в этот дом давно, очень давно… Ты и я – мы оба сделаны из одного теста: поэзия нас разоружает, разносит на куски. Сегодня она стала удовольствием для немногих, но мы всегда знали, что в ней есть пропасть… Это то, что мой дед называл «чистый ужас». А сейчас вдруг что случилось?..

– Сесар, послушай меня…

– Дай мне сказать! – Сесар поднялся со свойственным ему проворством и повысил голос. – Что произошло?.. Что мы наконец обнаружили эту пропасть и заглянули в нее. И смотрим туда. И я знаю, что ты в нее прыгнешь. Знаю. Прыгнешь. Слишком велико искушение… И что ж, почему ты хочешь запретить мне, который старше и с меньшими, чем у тебя возможностями, чтобы я тоже прыгнул?

– А Сусана? – мягко произнес Рульфо, указывая рукой на дверь. – Возьмешь ее за руку, чтоб она прыгнула вместе с тобой? – Вдруг Рульфо почувствовал, что сейчас взорвется. – Ты что, не понимаешь, что делаешь?.. Ты опять превращаешь эту историю в еще одну увлекательную тему в стиле профессора Сауседы!.. Но это реальность, дорогой профессор!.. Не понимаю как, не понимаю почему, но это реально и опасно!.. На этот раз речь идет не о том, чтобы поиграть с ду´хами, поесть облаток, намазанных паштетом, или повызывать дьявола, используя обнаженную Сусану в качестве алтаря, самому нарядившись Антоном Шандором Ла-Веем!..[30] Это реально! – Он чувствовал, что обливается потом. И понизил голос, чтобы добавить: – И очень опасно.

– Отдай им эту фигурку, и они не сделают нам ничего плохого, – сказал Сесар после паузы, убийственно серьезный.

– Как ты можешь быть так в этом уверен?

В этот момент открылась дверь. С порога им улыбалась Сусана, закутавшаяся в махровый халат.

– И что это вы здесь делаете? Заговор затеваете?

Оба мужчины взглянули на нее и почти одновременно улыбнулись.

– Да я уже ухожу, – объявил Рульфо. – Спасибо, что накормили обедом.

Свет осеннего вечера почти померк, когда Рульфо вышел на улицу. Сесар был прав: отдаст он им фигурку. Он вернет им эту проклятую фигурку, раз они так этого хотят.

И сел в машину, всеми силами души желая, чтобы с первой попытки найти дорогу к дому Ракели.

Патрисио Флоренсио зажег газ и отвернул кран на полную. Но сильнее слабый голубой огонек не стал. Эдак турка с кофе еще не скоро нагреется. Чертыхнулся сквозь зубы: плита эта была ничем не лучше остальной мебели. Но, ясное дело, лучшего она и не заслуживала.

Ожидая кофе, он плеснул себе еще рома из бутылки, которую Ракель хранила специально для него на верхней полке почти пустого шкафчика. Там же находились консервы – всего несколько банок; Патрисио задумчиво посмотрел на них, а потом вдруг стал доставать одну за другой, отправляя прямиком в мусорное ведро. «Захочет есть, пусть сама у меня попросит».

Он осушил стакан и добавил еще. Здесь было холодно, как в погребе, да и воняло, не приведи господь. С сегодняшнего дня ей придется лучше убирать дом, он сам научит ее, как это делается. Он многому еще научит ее, эту венгерку.

Патрисио Флоренсио был кряжистым, невысокого роста мужчиной. Он сбрил волосы на голове, но сохранил кольцо черных волос вокруг рта: усики и бородка – такие же смоляные, как и густые брови. Из расстегнутой на груди белой рубашки торчала густая растительность, обильно покрывавшая грудь. И он потел. Потел всегда. Нельзя утверждать, что они с потом были хорошими друзьями, однако им пришлось научиться жить вместе, как каким-нибудь сиамским близнецам, имеющим общий внутренний орган на двоих. Даже в детстве он потел много, обильно. Ему самому казалось, что за ним остается полоса пота, подобная той слизи, что оставляет улитка, длиной во всю его жизнь – начиная с безрадостного детства, проведенного на улицах убогой гватемальской деревни, и до зрелости, встреченной в Европе. Его мать, его дорогая матушка, храни ее Господь в райском саду, говаривала, что потеть хорошо, потому что с потом люди худеют. Свою нежную и благонравную мать, испанку по крови, Патрисио любил так, как не любил за всю свою жизнь ни одну другую женщину. Но что и говорить, ведь его матушка была настоящей сеньорой, из тех, которых уже и не осталось, – воспитанная и чопорная, безгрешная, как статуя. Патрисио иногда снилось, что он приносит ей красные розы. Раньше ему не довелось оказать ей подобный знак внимания, а теперь было уже слишком поздно. Но он знал, что хоть и с небес, но мама все равно была ему благодарна. Среди целой толпы шлюх, наводнившей мир, достойная уважения женщина – это как клевер с четырьмя листочками, Сильвина. Мама – это да, это была настоящая женщина, не доводи меня, Сильвина! Мама – вот кто действительно заслужил розы.

Он вернулся в столовую и взглянул на нее. Девушка, съежившись, так и лежала на полу, в самом углу. В его планы не входило выдать ей все, чего она заслуживала, потому что это могло бы нанести урон ему самому. За порченый товар и гроша не дадут, как хорошо известно. Он ограничился тем, что двинул ей разок кулаком в челюсть, а другой – в живот. Разбитая в кровь губа скоро заживет, не оставив следа, к тому же клиенты только пуще возбудятся при виде небольшой ранки. С ней все будет в порядке, и очень скоро: она – девица крепкая.

Он чувствовал себя счастливым, ром явно пошел ему на пользу. Повернулся и снова отправился на кухню, мечтая о кофе, но турка все еще не нагрелась. Еще одно проклятие сорвалось с языка: такой огонь не разогреет и скрытого гомика. Нужно было ждать. Он терпеть не мог ждать, всегда был нетерпелив, но другая его половина (та, что от матери, без сомнения) была весьма рассудительна и советовала сохранять спокойствие.

Благодаря этой рассудительности ему удалось организовать процветающий бизнес и руководить им. Не зря он был хозяином лучшего подпольного клуба-борделя во всем Мадриде. Были у него и компаньоны, это да, но мозгом был не кто иной, как он, остальные только вкладывали деньги. Кроме того, он одним из первых решил завоевать страны Восточной Европы. Его важные клиенты, естественно, утверждали, что они не расисты, но Патрисио хорошо знал, что на самом-то деле все они уже пресытились филиппинками и латиноамериканками, а то, что им нужно, – это белокожие западные девушки. Теперь он мог им таких предложить. И не только проституток, а женщин, которые в своих странах получили университетские дипломы, женщин образованных, привыкших ухаживать за своим телом, замужних или разведенных, горящих желанием эмигрировать в поисках лучшей жизни. И даже женщин, которые таковыми еще и не были: не более чем проекты женщин, совсем юные девочки, проданные своими же семьями. А он не делал им ничего плохого – всего лишь предлагал возможность заработать в стране, которая год за годом ужесточала условия въезда иностранцам. Несколько лет такой работы – и они смогут вернуться к своим семьям с приличной суммой денег. Кому это помешает?