народу, делу социализма, Коммунистической партии. В советское время он написал «Восемнадцатый год» и «Хмурое утро» – две книги его знаменитой трилогии, две части яркого исторического романа «Петр Первый», несколько пьес, произведений научной фантастики и приключений, множество рассказов.

Неутомимый художник писал жадно и щедро. Жизненный материал, образы, темы обступали его со всех сторон. Продлись его жизнь хотя бы до нынешнего дня, когда ему было бы только семьдесят пять лет, нет сомнения в том, что мы получили бы от него еще не одно чудесное произведение.

Книги его – одни из самых читаемых в библиотеках, в любых библиотеках – и в городских, и в сельских, и в заводских. И читатели у него – всех возрастов и всех профессий. Потому что они, эти книги, народны. Перо того, кто посвятил свой художнический труд народу и революции, раскрывающейся в ней красоте человека, не может притупиться и оскудеть: проявлениям этой красоты нет предела, нет границ, новые формы их рождаются с каждым новым днем нашей жизни. В тупик заходит тот, кто надел темные очки. Тот держится за угрюмый шаблон, не желая замечать, что если его и читают, то читают один день, назавтра он позабыт.

Алексей Николаевич много работал в жанре публицистики. Это характерно для большого художника, который держит руку на пульсе народной жизни. Публицистика – вторжение писателя в жизнь, одна из нитей его связи с жизнью, это его пальцы на пульсе. На какие только события, на какие явления не откликался своим ярким и острым словом А.Н. Толстой, особенно ярким в дни Великой Отечественной войны.

Многие из писателей в дни войны стали публицистами. Их слово было необходимо и на фронте, и в тылу. Но у многих ли слово это получалось таким, чтобы и сегодня его читали с не меньшим волнением? Этого обо всех не скажешь. Иные статьи, которые когда-то волновали, выглядят сегодня просто заклинаниями, набором слов. Они не выстояли перед временем. Публицистику А.Н. Толстого вы можете перечитывать вновь и вновь, и в ней, штрих за штрихом, художник рисовал все то же – великую силу советского человека, его небывалую красоту.

С удивительным мастерством Алексей Николаевич владел русским языком. Его язык прежде всего предельно точен, каким всегда бывает язык народа. Я видел и ощущал, как в сознание солдат там, в лесу под Нарвой, каждое слово рассказа «Русский характер» входило с неотвратимой впечатляющей силой. Потому что при всей их простоте это были такие неотвратимые, впечатляющие слова. Писатель беспредельно любил родину, Россию, русский характер и русский язык. В статье «Родина» он говорит о русском народе, на протяжении веков творившем свой сказочно богатый язык: «Дивной вязью он плел невидимую сеть русского языка: яркого, как радуга, вслед весеннему ливню, меткого, как стрелы, задушевного, как песня над колыбелью, певучего и богатого». Это звучит как гимн нашему русскому языку. Дальше писатель говорит о том, как с помощью этого языка наш прадед «назвал все вещи именами и воспел все, что видел и о чем думал, и воспел свой труд. И дремучий мир, на который он накинул волшебную сеть слова, покорился ему, как обузданный конь, и стал его достоянием и для потомков его стал родиной – землей „оттич и дедич“».

Замечательный писатель умел накидывать на жизнь, на явления, на людские судьбы «волшебную сеть слова». Под этой сетью творилось таинство, результатом которого были чудесные книги о человеческой красоте, о русском характере, о Родине, превращающейся волей, трудом человека в первую в мире страну социализма.

1958

Не так все просто

У нас еще немало неясностей и расплывчатостей в разработке проблем социалистического реализма. Большинство из них, как мне думается, происходит оттого, что исследователи, разрабатывая эти насущно важные для мирового искусства проблемы, слишком робко опираются на современную советскую литературу, предпочитая безобидные и ни к чему не обязывающие рассуждения «вообще», так сказать, «о пользе пользы», а если все же и опираются, то на крайне ограниченный круг «апробированных», «отстоявшихся» произведений. Нередко получается и так, что из ложной боязни, как бы кого не обидеть, в социалистические реалисты зачисляют поголовно всех писателей социалистических стран по одному только признаку: живут, мол, и работают в странах лагеря социализма. К ним добавляют прогрессивных литераторов из капиталистических стран – и вот готова картина социалистического реализма. В иных умах в одну кучу сложены поэтому и подлинно социалистический реализм, начатый такими произведениями, как горьковский роман «Мать», и реализм критический, и так называемое «общечеловеческое направление», и натурализм, и романтизм, и бог знает еще что, вплоть до обывательской беллетристики. Отсюда идут крайние неловкости, когда на вопрос: «А что же есть социалистический реализм?» – иной из литераторов отвечает: «Честно говоря, сам не знаю», или, будучи спрошенным: «Являются ли рассказы Михаила Пришвина типичной литературой социалистического реализма?» – молчаливо пожимает плечами.

Мне кажется, что новая повесть Анатолия Калинина «Эхо войны», опубликованная недавно в «Огоньке», дает большую возможность поразмышлять всем тем, кого вопросы социалистического реализма волнуют всерьез и кому судьбы нашей литературы отнюдь не безразличны.

Мы знаем грустный пример самовнушения, когда один поэт, прочитав пришедшуюся ему по душе стилизованную «под старинку» повесть молодого автора, настолько поверил в ее исключительность, что из речи в речь, из статьи в статью не устает повторять: отныне, дескать, вся советская литература должна поверяться только этой повестью. Мы имеем, мол, дело с новым Львом Толстым.

Я не стану так говорить о повести «Эхо войны», чтобы прежде всего не быть смешным, а во-вторых, чтобы не обижать Анатолия Калинина, умного, яркого писателя, которого очень люблю. Но, повторяю, отлично написанная повесть «Эхо войны» дает богатейшие возможности для больших размышлений. Она, по моим представлениям, стоит в том ряду произведений литературы, который начат горьковской «Матерью».

Сюжет повести прост и вместе с тем сложен, как проста и сложна сама жизнь.

Всякие взрывы начинаются с малого: с искры. К тому, от имени кого ведется повествование, ранним воскресным утром вбежала молодая жительница донского хутора Вербного, чтобы позвонить по телефону в милицию. Ее избил муж. «Было чему удивляться. Всем было известно, как удачно лет десять назад вышла Ольга Табунщикова замуж за демобилизованного из рядов армии сержанта Дмитрия Кравцова и как на редкость хорошо, дружно жили они с тех пор, без обмана, ссор и драк в семье. Не сразу назовешь в хуторе другую столь же примерную семью».

Следы побоев на груди молодой женщины, вчера только, казалось, такой счастливой, ее плач, просьба немедленно звонить в милицию – и начинает разматываться тугой и страшный клубок жизни…

Начальницу рода Табунщиковых Варвару вместе с ее мужем Андрианом, донским