Марине сделалось жутко. А что, если никто не возвращалсяубрать разбитый фонарь? Что, если фонарь, разговор узницы с Урсулой – всеночное приключение! – не более чем кошмар, такой же несуществующий призрак, какледи Элинор, и старик на деревянной ноге, и молодой поэт, застреливший своегобрата?

О господи! Мучительно захотелось оказаться отсюда как можнодальше. Она поразмыслит обо всем на свободе!

Марина сбежала вниз, толкнула уличную дверь. Та неподдалась: заело что-то, наверное. Толкнула еще раз, другой – и отошла,бессильно прислонилась к стене.

Все-таки ей судьба была найти в башне хоть одну запертуюдверь. Ту самую, через которую она сюда вошла, а выйти – не может.

Дверь запер Десмонд. Не нарочно! Заметил непорядок иустранил.

Звать на помощь Марине не хотелось. До чего же глупо онабудет выглядеть, когда ее освободят! Представился холод в глазах Десмонда, егопрезрительно изогнутая бровь: «Вечно вас куда не надо заносит. Не в баню, так вбашню!» Нет, крик она оставит на потом, когда не останется иного способавыбраться.

Забитое окно, ведущее на галерею, встало перед ее глазами.Если расшатать гвозди и вытащить пару досок, она смогла бы выбраться ивернуться в замок совершенно незаметно, по той же лестнице, где они с Урсулойбегали ночью. Или во сне. Марина верила в вещие сны: ее так уж точно был вещим!Она помнила голос узницы, нишу, где стояла, и многое другое. Еще раз поглядела– все на месте. Кроме разбитого фонаря. И кроме Гвендолин…

Но сейчас не размышлять надо, а выбираться отсюда. И поскорее– холодно!

Не прошло и четверти часа, как ей стало жарко – не то отусилий, не то от понимания, что они тщетны. В ход пошла ножка сломанноготабурета, потом вторая, третья, четвертая… Все они сломались одна за другой, ане то что вытащить – даже расшатать хотя бы одну доску Марине не удалось.Пожалуй, пора уже кричать.

А если никто не услышит? Вот ужас-то! Нет, ночью Урсулаобязательно придет проведать Гвендолин – и найдет Марину.

«Урсула не придет, потому что никакой Гвендолин нет насвете! – сердито сказала себе Марина. – Ну, кричи, кричи давай!»

И все-таки она медлила. Что толку орать в небеса? Лучшевернуться к нижней двери: там, глядишь, кто-нибудь да пройдет мимо. О господи,да ведь, кажется, уже темнеет! А если… у Марины подкосились ноги от ужаснойдогадки… если Гвендолин все-таки существует, но, как всякий призрак,принадлежит ночи? И как только тьма вползет через порог, Марина вновь услышитжалобный плач, увидит тщедушную фигурку Урсулы, брауни на лужайке и, можетбыть, даже себя, застывшую в нише, как прошлой ночью…

Марина со всех ног понеслась вниз. И уже открыла рот,готовясь закричать, но едва не рухнула без чувств от страха – в тишине башнираздалось хриплое:

– Мя-а-у!

Бредовая мысль, что звук исторгнут ее горлом, что призракиуже напали на нее и лишили человеческого голоса, на краткий миг залетела в еесознание. Но тут же исчезла, когда Марина услышала второе «мяу» и увидела усвоих ног огромного кота. Макбет!

– Ты чего, дурак, орешь? – спросила она сердито. – Напугалменя до полусмерти.

На сытой усатой морде выразилось совершенно человеческоевозмущение. Очевидно, Макбет не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.Кот повернулся к Марине спиной, брезгливо тряхнул сперва одной, потом другойзадней лапкой, выражая свое глубочайшее презрение неприветливому человеческомусуществу, а потом скользнул в узкую щель между досками и стеной.

– Макбет, ради бога! – в панике воззвала Марина, поняв, чтосейчас останется одна. И, с неожиданной силой отшвырнув одну доску, потомдругую, ахнула, увидев невысокий лаз в пол-аршина шириной. Не самое просторноеотверстие, однако вполне достаточное, чтобы протиснуться человеку. Что Марина ипроделала незамедлительно.

Пробежав несколько шагов на полусогнутых, она вдруг ощутила,что потолок поднялся, и осторожно распрямилась, пытаясь проникнуть взоромсквозь тьму. Похоже, она оказалась в подземелье, где вода сочилась сквозьстены. О господи, не вернуться ли? В башне хотя бы сухо. Куда чертов Макбет еезавел?

– Мяу! – раздалось у ног.

– Вот что, друг, – сказала Марина любезно. – Ты меня сюдазавел, ты и выводи.

Макбет немедленно ринулся вперед, и ей пришлось припуститьсо всех ног. Белый клок тумана мелькал впереди, и Марина старалась не думать,что не найдет дороги назад. Теперь у нее оставался только один путь – вперед, иодин проводник…

– Макбет! – заорала она в страхе.

– Мяу! – немедленно отозвался кот, будто сказал: «Не бойся,я здесь».

Макбет откликался всякий раз, когда Марина пугалась, и рольпроводника выполнял исправно. Вскоре под ногами стало сухо, пол началповышаться, и наконец Марина споткнулась о ступеньку. Лестница!

Она была такая же винтовая, как в башне. Может, кот привелее в другую? Хорошо бы: она обитаема, там комнаты Джессики и, кажется,Джаспера. Там-то уж, если Марина начнет кричать, ее наверняка услышат. И вдругона осознала, что Макбета впереди нет.

– Кис, кис! – окликнула Марина, на нелепое мгновение вдругозадачившись размышлением, понятен ли английским котам русский призыв.

– Мяу! – послышался отзыв.

Где же Макбет? Его по-прежнему не видать, и голос словноиз-за стены слева доносится. Марина зашарила по камню руками и ничуть неудивилась, когда наткнулась на две доски. Их удалось раздвинуть и протиснутьсяв образовавшееся отверстие.

Потянуло запахом свечей и еще чем-то сладковатым, приторным,не то духами, не то курениями. А вот и Макбет – спасительное белое облачко!Марина погладила его и прошептала по-русски:

– Спасибо, голубчик Макбетушко! Век за тебя буду богамолить.

Однако кот, похоже, понял.

– Мя-а-у! – был снисходительный ответ, в котором Маринаотчетливо различила: «Не стоит благодарности!» Затем он исчез опять, но Маринауспела заметить промельк света, колыханье тяжелых складок – и поняла: теперь отспасения ее отделяет не стена, а какая-то занавеска, ковер или гобелен.Раздвинула плотную ткань – и едва не зарыдала от счастья, увидев яркоосвещенную комнату и Макбета, который сидел перед горящим камином и ожесточенновылизывался.

На Марину он даже и не взглянул, почитая свое делосделанным… однако на нее во все глаза смотрел какой-то изможденный человек,лежавший в углу на кушетке. Он простер к Марине темную исхудалую руку и едваслышно шепнул: