– А ты это точно обещаешь?

– Точно, как «аминь» в церкви. И подумай только, как хорошо тебе будет в этой усадьбе. Ведь здесь есть и лошади, и коровы, и телята, и поросята.

– А ты не знаешь, кошка здесь есть?

Фру Нильссон вошла в эту минуту, чтобы унести поднос с чашками. Услышав слова Расмуса, она ответила:

– Нет, кошки у нас нет, я их не терплю. А вот наша собака принесла вчера пять щенков. Завтра утром пойдём поглядим на них.

Когда тебе девять лет, пятеро щенков заставят тебя забыть все печали на свете. Расмус подскочил от восторга. Вот это да! Скорей бы наступило завтра!

– Я вижу, тебя уже клонит ко сну. Скоро я приду и покажу тебе, где ты будешь спать.

И она ушла, прихватив поднос с чашками.

– Пожалуй, пора нам попрощаться. Я пойду на сеновал, а завтра рано утром отправлюсь дальше.

– А ты скоро придёшь проведать меня? – со страхом спросил Расмус.

Какой-то голос внутри подсказывал ему, что он никогда больше не увидит Оскара и что это ему не вынести. Но ему сейчас не хотелось об этом думать. Его так сильно клонило ко сну… И потом эти щенки, которых он завтра увидит…

Он взял Оскара за руку:

– Спасибо, что ты взял меня с собой бродяжничать. И спасибо за то, что ты такой добрый.

– И тебе спасибо. По мне, ты славный парнишка с прямыми волосами.

И Оскар ушёл. Расмус стоял на веранде и смотрел ему вслед. В глазах у него щипало. Вот Оскар идёт через канаву и направляется к сеновалу. Расмус смотрит, как он открывает большую дверь. Потом Оскар исчезает, и Расмус его больше не видит.

Наутро он проснулся рано. Он почувствовал, что было ещё рано, в щель тёмной шторы струился свет раннего утреннего солнца. И звуки в доме были тоже утренние, ранние. В кухне кто-то бренчал печной заслонкой, кто-то молол кофе.

Ещё не окончательно проснувшись, он оглядел комнату. Это и в самом деле была нарядная маленькая спальня, а на такой мягкой кровати он ещё в жизни не спал.

В кухне послышались шаги, это, верно, ходили его новые отец и мать. Он попытался представить себе их и вспомнил добрые лица хозяина Стенсэтры и его жены. Сколько раз он мечтал в Вестерхаге о таких родителях! С ним случилось чудо… Теперь у него есть свой дом, отец и мать.

Почему же он не радуется? Почему ему так грустно? Постепенно Расмус окончательно проснулся, и тут он почувствовал себя таким несчастным, каким ещё никогда не был после того, как сбежал из Вестерхаги. Сердце у него как-то странно сжималось, и от этого становилось до того тоскливо, хоть ложись и помирай. Он попытался думать о щенках, которых ему покажут, но и это не помогало, тоска не покидала его.

Оскар! Ну конечно, это по нему он тоскует до боли в сердце. А от этой боли есть только одно лекарство. Он должен увидеть Оскара, поговорить с ним, упросить его снова взять с собой бродить по дорогам.

Но теперь, поди, уже поздно. Оскар, наверное, уже ушёл. Расмус тут же представил себе, как Оскар шагает где-то далеко по дороге, один, при свете утреннего солнца. Нет, этого он пережить не сможет, но ведь теперь уже поздно!

Он соскочил с кровати с приглушённым криком и стал одеваться. Он так торопился, что пальцы не слушались его, руки дрожали, когда он застёгивал рубашку, и ноги никак не попадали в штанины.

Едва он успел одеться, как открылась дверь и вошла фру Нильссон. И зачем она только пришла, ведь сейчас у него не было времени на длинные объяснения!

– Я только пойду и скажу кое-что Оскару, – пробормотал он и промчался мимо неё.

– Так ведь Оскар, по-моему, уже ушёл! – крикнула она ему вслед. – Я видела, как он выходил из сеновала с полчаса назад.

Не видя ничего от слёз, Расмус сбежал вниз по лестнице и выскочил во двор. Он уже понял, что Оскар ушёл, но хотел убедиться в этом сам. Должен был окончательно понять, что надеяться не на что. Как сумасшедший он побежал через двор к хлеву, потом через мостик туда, где вчера вечером шёл Оскар. Расмус с трудом открыл большую дверь и вошёл на сеновал. После яркого солнечного света ему показалось, что в сарае совсем темно. Ничего не видя, он закричал:

– Оскар! Оскар!

Ответа не было, и мальчик начал громко всхлипывать. Глаза его уже привыкли к полумраку, и он таращил глаза на пустой сеновал. В Стенсэтре ещё не начали свозить сено на сеновал, и сарай был пуст. Оскара здесь не было.

Расмус захныкал, ему было так больно, что удержаться он не мог. Он разразился жалобным, отчаянным плачем, упёрся лбом в стену и плакал, даже не пытаясь успокоиться.

И тут, когда ему больше всего хотелось, чтобы его оставили в покое, дверь сарая распахнулась и на пороге показалась фру Нильссон. Расмус не хотел, чтобы она услышала, как он плачет. Он изо всех сил попытался подавить слёзы. Но всё было напрасно, его тело тряслось от рыданий. От стыда он закрыл лицо руками и прислонился к стене, слёзы просачивались между пальцами и текли по рукам.

– Это что ещё за печальные звуки, да ещё поутру! – услышал он голос за своей спиной.

Это был голос не фру Нильссон… а Оскара! Там стоял Оскар.

Расмус не помня себя бросился к нему и уцепился за его руку.

– Оскар, я хочу быть с тобой! Ты должен позволить мне остаться с тобой!

– Ну, ну, ну, успокойся, – ответил Оскар. – Давай сядем на солнышке и потолкуем.

И он вывел Расмуса из сарая, они уселись на мостках, прислонясь спиной к двери сарая. Оскар обнял Расмуса за плечи.

– Погляди-ка, Расмус, – сказал он, обводя рукой усадьбу. – Погляди, в какой богатой усадьбе ты будешь жить. Чуть погодя они повезут молоко, и ты поедешь с ними, и, когда вернётесь домой, пойдёшь поглядеть на щенят и будешь толковать со своими отцом и матерью.

– Я хочу быть с тобой, Оскар! – всхлипывал Расмус.

– Подумай только! Теперь у тебя есть свои собственные отец с матерью! Ведь ты их так долго искал.

– А я хочу бродяжничать вместе с тобой. Не мог бы ты быть мне отцом?

– Какой из бродяги отец? – рассердился Оскар. – Неужто ты хочешь, чтобы твоим отцом был бродяга?

– Да, такой бродяга, как ты, – пробормотал Расмус.

– Но ведь ты всё время говорил мне, что хочешь жить у красивых и богатых людей.

Расмус повернулся и хмуро посмотрел на Оскара:

– По-моему, ты тоже красивый.

Оскар расхохотался:

– Да, я красивый, как невеста. И богатый, ничего не скажешь. Ленсман дал мне десять крон, значит, я богатый.