Он долго мучился, что делать с Бритвой: позволить ему пробудиться к нежизни или убить навсегда. Он знал, что если не действуют никакие средства, порожденные суевериями, существо, готовое стать бессмертным, можно убить, вырвав у него сердце или свернув шею. Теперь оставалось решить: сможет ли он без Бритвы? Впрочем, в такой большой звукозаписывающей компании наверняка найдется еще не один исполнительный продюсер.

Он вышел в сад. В доме один за одним гасли огни. Но ему это без разницы — он видит даже в полной темноте.

Руди с Марией принесли ему тело. Они держат его перед ним на вытянутых руках. Я сейчас вроде как бог, размышляет он. Я могу дать этому человеку нежизнь или приговорить его к окончательной смерти.

Он качает головой.

Тело падает на гравий. Руди уходит на пару минут и возвращается с топором. Он пытается отрубить Бритве голову, но на улице очень темно, и он промахивается. Повсюду кровь — гравий уже пропитался красным. Мария сбегала в дом за губкой. Наконец голова отделилась от тела и откатилась с дорожки в траву. Тимми смотрит в мертвые глаза, которые бледно поплескивают в темноте. Он очень зол, очень. Если бы Карла сейчас не спала, он бы вывалил на нее все свои неприятности. Но она давно поднялась к себе; она не любит подобные шумные сборища.

Он возвращается в дом. Ему плохо, ему противно. В доме темно, все огни погашены. Он идет через большую гостиную: подбирает с пола окурки, собирает перевернутые бокалы. И все это — в непроглядной тьме.

Он слышит какой-то звук. Как будто плачет ребенок.

Но где?

По-кошачьи сливаясь с сумраком, он проходит через две гостиные, через просторную кухню, где готовят ему пищу, которую он не ест, через небольшую крытую галерею — к бассейну. Плач доносился отсюда. Может быть, это Китти? Ему надо очень серьезно с ней поговорить — урезонить ее, вбить ей в голову, что нельзя убивать и пить в доме.

Да. Он выходит к бассейну под прозрачным куполом. По воде идет слабая рябь, как будто кто-то шевелит ее ногой. Над головой — рваные облака. Потом выглядывает луна, и в ее бледном свете он видит молоденькую девчонку Она сидит на бортике, у самой воды. Это та самая девочка, которую он подобрал на шоссе. Которая не различает кино и реальность.

— Что ты здесь делаешь?

— Ой… — Она поднимает глаза и глядит на него. Его раздражает ее восхищенный взгляд, в котором одно неприкрытое обожание. — Я ждала тебя, Тимми, ждала, ждала. Я люблю тебя, Тимми.

— Уходи, — говорит он. — Пожалуйста.

— Но ты должен сделать меня богатой и знаменитой. Я ведь буду богатой и знаменитой, правда, когда мы сделаем то, что нравится папочке?

— То, что нравится папочке?

— Ну вот это, — говорит она сладким голосом. — Отдеру тебя шлюха сучка засажу тебе чтобы впредь неповадно было искушать папочку своей дыркой это все ты виновата сучка я богобоязненный человек но ты искушаешь меня ты меня доведешь до геенны огненной своей жаркой дыркой маленькая проблядушка сучка еб…чая… — Она выговаривает матерные слова без горечи и без злобы… такое впечатление, что она их просто не понимает. Но Тимми все понимает. Теперь он знает, что ее ввергло в это безумие.

Сочувствие и голод раздирают его изнутри.

— Тебе нужно уйти, — ласково говорит он. — Ты здесь чужая, ты разве не понимаешь?

Девочка встает и идет к нему. Тимми видит и знает, что творится у нее в голове. Она лихорадочно перебирает сцены из фильмов, пытаясь выбрать одну, наиболее подходящую к данному случаю.

— Возьми меня, — произносит она наконец. — Я твоя.

— Не надо. Пожалуйста.

Она говорит как в бреду. Ей, наверное, кажется, что ее голос звучит обольстительно, как у сексапильных красоток из фильмов:

— Смотри, вот пляж, а вот море. Мы будем купаться голыми при луне, а потом за нами придет акула. Ты понимаешь? Смотри, там вода…

— Ты о чем говоришь?

— Пойдем. Вода очень хорошая, теплая. Ты что, боишься? Не волнуйся насчет акулы, это не насовсем, я вернусь ровно в полночь, как раз к следующей серии, правильно? Ну давай же, пойдем… — Она снимает с себя все и стоит перед ним совсем голая. Такая хрупкая, худенькая… На одной груди — длинный шрам, как будто от пряжки ремня или от перочинного ножика. Ее грудки слегка подрагивают, и шрам извивается, как червяк в луче лунного света. У нее узкие, как у мальчишки, бедра; волосы на лобке жиденькие и неровные, как будто кто-то пытался соскрести их ножом. Она подходит к нему, виляя бедрами в подражание сексапильным актрисам, и шепчет:

— Тебе же хочется, Тимми. Пойдем, пойдем в воду. Только ты тоже разденься…

Он не хочет, не станет… Ему вспоминается летний лагерь, лет двенадцать назад, когда он не решился раздеться перед мальчишками, потому что боялся, что над ним будут смеяться… и все же… и все же он чувствует странное внутреннее сродство с этой безумной девочкой. Кто знает, кто знает…

В небе расходятся облака, и луна светит ярче.

Он медленно снимает рубашку и брюки. Потом поворачивается к девчонке, улыбаясь краешком губ. Она уже спускается в воду — на той стороне, где глубина. Он снимает трусы и кладет их поверх аккуратно сложенной рубашки.

Он знает, что она увидит. Худощавого мальчика с бледной кожей, который только еще формируется как мужчина, рельеф его мускулатуры едва намечен. Ее взгляд будет скользить от затравленных, неприкаянных глаз по гладкому изгибу горла, по безволосой груди, по подтянутому плоскому животу, еще ниже…

Она смеется над ним. Он понимает: она увидела…

— У тебя нет яиц! — кричит она. — У нас с тобой ничего не будет, потому что у тебя нет яиц!

И снова — боль. Боль, которую он пережил задолго до обращения. Боль, которая за две тысячи лет превратилась в смутное воспоминание… и которая вспомнилась в полной мере.

— Да. Я кастрат.

— Ты не настоящий Тимми Валентайн. У Тимми есть яйца, и Тимми все может. А ты обманщик, я знаю. Потому что Тимми сделает это со мной, чтобы я стала богатой и знаменитой. А ты не парень вообще, у тебя нет яиц, ты как девчонка, где твои яйца, их тебе оторвали?

Это невыносимо. Он бросается вперед.

Она все еще выкрикивает оскорбление, когда его тело входит в тихую воду почти без всплеска. А потом она смотрит, и видит его, и кричит.

— Ой, прости меня, это акула, акула, иди ко мне, иди ко мне…

Он несется к ней сквозь прозрачную толщу воды. Он знает, что она видит: акулу-убийцу из фильма, который смотрела раз сто, не меньше. Он чувствует, как его тело развоплощается, уступая силе ее страха. Теперь он сам — сила, над которой его воля не властна. Теперь им управляет она, эта девочка, которая обнимает его в воде, захваченная потоком любви-смерти из ее потаенных фантазий.

Он широко разевает пасть. У него мощные челюсти и две сотни ножей-зубов. Девочка бьется в прохладной воде, она дразнит его, подогревая его вожделение и жажду; а когда она начинает кричать, заходясь ужасом и желанием, он обнимает ее челюстями и сжимает объятия. Его зубы находят сотни манящих отверстий в ее мягкой податливой плоти, запах хлорки обращается запахом соли и морского ветра, она бьется в безумном неистовстве и еще сильней распаляет его жажду крови…