Если отвечает женский, то все в порядке, вы дешево отделались. Заходим в подъезд ближайшего дома (если вы в лесу — тогда что с вас взять, просто садитесь на пень, на землю, на поваленный ствол). Если подъезд с домофоном, ждем, пока кто-то оттуда выйдет. Входим. Поднимаемся в лифте на самый последний этаж. Выходим на балкон — там с лестничной клетки должен быть выход на балкон. Если нет — идем на лестницу. Оттуда звоним партнеру, объясняем, так и так, ситуация экстремальная, если еще можешь ждать — жди, если нет, то извини.

Испытываем колоссальное облегчение. Потому что нам не надо никуда ехать! Не надо выдумывать предлог для встречи. Не надо час с лишним о чем-то говорить с другим человеком.

И мы, совершенно свободные, веселые, непринужденные, спускаемся вниз, выходим из подъезда и еще час гуляем, лучше под дождиком. Если начался дождик, то все у вас в порядке, вы правильно следуете нашим курсом. Но и без дождика хорошо иногда не пойти туда, куда надо было пойти и не хотелось. Огромное облегчение — никуда не торопиться, никуда не опаздывать. Просто идти. Совершенно свободно. И район, заметьте, уже ни секунды не зловещ. Почему? Потому что, поднявшись на последний этаж, мы сняли проклятие. Мы оставили его в этом подъезде.

И в этом облегченном состоянии, когда нам не надо ехать туда, куда не хотелось, приходят удивительные мысли и даже сочиняются, быть может, стихи. Мы сами на ровном месте создали себе волшебный пузырь времени и в нем болтаемся.

А как же партнер? А партнера жалко, конечно. Готов был помочь и так обломился. Но, во-первых, ему, возможно, и самому не очень-то хотелось нас видеть. А в-главных, надо учиться — когда это не слишком травматично — использовать, да, другого человека для решения своих проблем. Используют же страховщика при прыжке, помогает же спарринг-партнер в боксе. Вам, чтобы испытать некоторые несложные, но важные состояния, понадобился другой человек. Без другого человека эта проблема не решается.

Не убили же вы его, в конце концов, и даже тащиться никуда не заставили.

Завтра отвезете ей/ему торт или розу.

1.

Вы помните, что первым делом отвозите ему/ей торт/розу?

Очень возможно, что с этого визита начнутся серьезные отношения.

Вот мы и создали еще одно событие на ровном месте, что может быть дороже для нас с вами, так мало уверенных в собственном существовании.

Про вчерашнее наврите что хотите, умение врать присуще артистическим натурам, а только у них и бывают деньги.

2.

Сегодня ночью мы должны увидеть во сне город.

Необязательно именно сегодня — возможен люфт плюс-минус три дня. Не больше. Если вы не видите во сне города, значит, вы что-то делаете не так. В этом случае необходим будет контрольный эксперимент. Он будет проведен 19 августа, если город вам до этого так и не приснится.

Кому снится — тот все делает правильно.

Это может быть любой, абсолютно любой город, который — поясняю вам сразу, потому что шарлатанством не занимаюсь, — и есть ваше внутреннее пространство, то Я, в котором все происходит. Это может быть, например, древнеегипетский город, хотя вы и в новом Египте никогда не бывали. А может — современный французский город, портовый, с небывалым его сочетанием гнили и свежести, всякой приморской дряни, растительной, мидиевой и человеческой, — и хрустальных утр, из чего и получается, скажем, весь Мопассан. А в моем случае это был среднерусский купеческий город с множеством приземистых церквей, тот, где я конкретно никогда не бывал, но откуда, в сущности, никуда не уезжал. В моей жизни сроду этого не было — чтобы ходить в такую церковь, проходить мимо заросшего кладбища с могилами неизвестного мне купечества, старообрядческого, может быть, и все равно такого же приземистого, непонятного, страшно от меня далекого. О чем с таким человеком можно говорить — я и на том свете не пойму, когда, казалось бы, с нас слетит все лишнее. И никогда я не назначал свиданий в этом городе, не ходил по местному парку, где играет духовой оркестр. Но почему-то именно он мне снится тогда, когда положено сниться городу. Вижу я его в сплошных сине-зеленых тонах, с ощущением страшной духоты и тесноты, хотя сплю сейчас, как вы понимаете, один, и может быть, духоту-тесноту создает именно это одиночество, а вместе нам никогда не было тесно, но сейчас получается вот так. Теснота эта происходит — так я догадываюсь во сне — оттого, что все страшно заросло, и в самом деле заросло, в моем мозгу такое нагромождение лишнего, лишь бы не замечать главного. Страшно разрослись всякие деревья на кладбищах и в парках, сплошные мокрые кусты и долговолосые ивы, и это прекрасно — я так люблю мокрую зелень, особенно на берегу большой реки, я забыл сказать, что по городу протекает широкая темная река; но вот какая вещь — вся эта зелень, живая, конечно, и мокрая, но все-таки прикрывает главное. И я никуда не могу пройти, ничего толком не вижу. Не вижу, что под всей этой прекрасно разросшейся крапивой, под всем орешником, ольховником, еще черт-те чем — городское кладбище с купцами, с людьми, которые тут жили и бессмысленно исчезли, и я не могу примириться ни с таким их существованием, ни с таким исчезновением. Мне так тесно от этой прекрасной зелени, что я не могу никуда пойти, ни о чем толком подумать. И все люди, которые смотрят на меня, подозрительны и словно приплюснуты. Что говорить, среди таких людей я и прожил всю жизнь, и вы тоже. Все мы друг другу приплюснутые люди, а кто это с нами сделал, пока непонятно.

Само собой, вы не просто видите город. Вы как-то действуете в нем, куда-то ходите. Забудьте про все толкования сновидений, которые читали, — их пишут люди, которые давно никаких снов не видят, забыли уже вообще, как это делается. К тому же вы находитесь в пространстве Квартала, здесь действуют совсем другие правила. Вы ходите по городу и видите, естественно, определенные места. Так вот, учтите — они значат совсем не то, что в стандартных толкованиях. Мы вам сейчас объясним, что это за локации.

• Если вы попадаете на кладбище, в церковь, в культовые сооружения вообще (в Египте это могут быть пирамиды) — вы ищете связи, пытаетесь вписать свое существование в контекст, неважно, вертикальный или горизонтальный — исторический, условно говоря, или повседневный. То есть вам непонятно, зачем вы здесь и надо ли вам дальше терпеть такое положение вещей. Это хорошо, это значит, что вы все же думаете о чем-то.

• Если вы попадаете в больницу, заброшенную, как часто бывает в квестах, — это вы чувствуете, что перед кем-то сильно виноваты. Больница сама по себе страшна, а заброшенная — вдвойне. Больница переполнена призраками страданий, страхов, загробных видений, а чаще всего — и тех, кто здесь умер, потому что умирать в больнице — хуже нет. Я, например, сделаю все, чтобы умирать не в больнице. Замечали ли вы, как ужасно читать чужие истории болезни, особенно давние, герои которых давно умерли? Мне досталось однажды читать историю болезни давно умершего сумасшедшего старика, этой историей размахивали сумасшедшие, полагавшие, что их облучает КГБ. Они являлись в редакцию — большинство в шапочках из фольги — и рассказывали историю какого-то Акиндеева Николая Семеновича, который всю жизнь тихо проработал на московском заводе, а на пенсии сошел с ума. Ему делать было нечего, он все время смотрел «Очевидное-невероятное» и решил, что его облучает КГБ, приводил множество доказательств, как-то там вода у него плясала по-особому в стакане, но никто его не слушал. И он тогда, не в силах выносить это, ушел из дома вместе с женой, ночевал на вокзалах, попал в больницу, и вот его историю болезни — у него обнаружили рак желудка — принесли мне эти безумные люди. Там были подробные данные всех его анализов, и, разумеется, болезнь у него развилась именно потому, что его облучали, а он догадался; невыносимо было читать эти данные. Потому что про то, что от человека здесь остается — слова, мысли, хотя бы и паранойидальный бред, — мы хоть что-то знаем, это в сфере человеческой компетенции. А вот куда делись теперь все эти клетки, вся кровь, вся физиология — мы понятия не имеем, у них свои темные приключения, чисто химического свойства, недоступные человеческому пониманию. Вот почему больница сама по себе куда более ужасное место, чем камера пыток, потому что в камере пыток по крайней мере понятно, зачем пытают; а когда она еще и заброшена — тем самым все эти безмерно здесь страдавшие люди, глупые сами по себе, но еще оглупевшие от болезни, от полной на ней сосредоточенности, вторично обречены на забвение, то есть их страдания были совсем-совсем напрасны. Мало того что они здесь мучились или их здесь мучили, но теперь это все еще и заброшено, и на их крови, грубо говоря, растет репей. Вот так и вы что-то ужасное с кем-то сделали, но забыли. Вам надо там что-то найти.