До этого момента я нисколько не сомневалась, что смогу сбежать или по крайней мере рассказать кому-то о своем заточении, но от его спокойного тона во мне все похолодело. Он был непоколебимо уверен в том, что его план сработает, и я впервые усомнилась: удастся ли мне его перехитрить? Провожая меня обратно в спальню, Джек сообщил, что теперь я не получу еды до завтрашнего дня. Я вспомнила о Молли и какое-то время могла думать только о том, что он сделал с ней и что сделает со мной, если я опять попытаюсь сбежать. Я понимала, что рисковать сейчас нельзя, иначе разлука с Милли может растянуться на пять недель. Я представила, как Милли целый месяц будет переживать, что я не приезжаю, и на душе стало совсем скверно.

* * *

Голодные спазмы в желудке навели меня на мысль изобразить приступ аппендицита: Джеку придется отвезти меня в больницу, а уж там я найду кому довериться. Еду он принес лишь на следующий день, как и обещал, да еще и поздно вечером. К тому моменту я не ела уже больше двух суток, так что трудно было удержаться и не проглотить все сразу. Схватившись за живот, я застонала и стала жаловаться на боль. Благодаря коликам все выглядело довольно правдоподобно.

Вот только Джек остался совершенно безучастным. На следующее утро я, сгибаясь пополам, попросила дать мне хотя бы аспирин, и он согласился. Правда, проследил, как я его глотаю. К вечеру я уже металась и извивалась на кровати, а ночью принялась колотить в дверь, пока он не пришел узнать, что за шум. Я убеждала его, что у меня адские боли, и просила вызвать скорую, но он отказался. Обещал только пригласить врача, если к утру мне не полегчает. Не такого результата я ждала, но это было лучше, чем ничего. Наученная в Таиланде горьким опытом, я понимала, что закатывать истерику нельзя ни в коем случае, и очень тщательно продумала все, что скажу доктору.

Единственное, чего я не предусмотрела, – что Джек будет присутствовать при осмотре. Врач нажимал на живот, я прилежно изображала боль, а мозг лихорадочно искал выход. Если упущу момент, весь этот спектакль вместе с добровольным голоданием полетит коту под хвост! Наконец я спросила доктора, можем ли мы поговорить наедине: может быть, боли как-то связаны с моими гинекологическими проблемами? Он вежливо попросил Джека выйти. Победа!

Позже я удивлялась, как можно было не догадаться. Раз Джек охотно вышел из комнаты – значит, его совсем не беспокоила наша беседа тет-а-тет. А эта сочувственная улыбка, с которой врач слушал мой торопливый рассказ о том, что меня держат в плену? Она меня тоже не насторожила! Потом он начал расспрашивать о моей попытке самоубийства и о том, как протекает моя депрессия, и до меня наконец дошло: доктор обработан Джеком по полной программе, иначе его бы здесь просто не было! Потрясенная, я умоляла его поверить, что мой муж не тот, за кого себя выдает; снова и снова повторяла историю Джека о том, как он забил до смерти мать и отправил в тюрьму отца. Я говорила и говорила, сознавая, что все это звучит совершенно неправдоподобно, и, когда врач начал выписывать рецепт на прозак, сорвалась на истерический крик, подтвердив тем самым слова Джека: у меня маниакально-депрессивный психоз и болезненная жажда внимания. А ведь у него были и письменные доказательства – выписка из медкарты о передозировке и рапорт администратора отеля о моем поведении.

Я была полностью раздавлена. Доктор не поверил мне, и я снова осознала, что пытаюсь совершить невозможное. Если даже профессиональный врач не прислушался к моим словам, то как убедить других? Как вообще я собиралась с кем-то разговаривать, если Джек полностью контролирует каждое мое слово?

Он начал читать письма, которые приходили мне по электронной почте. Ответы я должна была писать строго под его диктовку – или же он стоял за моей спиной и внимательно все читал. Я день и ночь торчала в запертой комнате, и когда мне звонили, то оставляли сообщение на автоответчике. Если же Джек был дома и брал трубку, то на просьбу позвать меня к телефону отвечал, что я в душе или в магазине и перезвоню, когда вернусь. В тех редких случаях, когда мне разрешалось перезвонить, он внимательно слушал все, что я говорю. Я не осмеливалась возражать – беседа с доктором оттянула поездку к Милли еще на неделю, к тому же я лишилась возможности пить в комнате чай и кофе. Было ясно: если я хочу увидеть Милли в обозримом будущем, то должна беспрекословно подчиняться, по крайней мере поначалу. Я безропотно приняла наказание. Когда он принес еду (тогда он еще кормил меня дважды, утром и вечером), я безучастно сидела на кровати, смирившаяся и покорная.

Мои родители, которые вот-вот должны были уехать, с недоверием отнеслись к загадочной тайской инфекции, не позволявшей мне видеться с Милли. Джек напугал их, что это может быть заразно, чтобы они не вздумали навестить меня. Но когда мы говорили по телефону, по их встревоженному тону было ясно: они боятся, что после замужества я охладела к Милли.

Мы виделись лишь раз, когда они ненадолго заехали к нам попрощаться. Во время короткой экскурсии по дому я впервые увидела некоторые комнаты первого этажа. Пришлось подыгрывать Джеку в спектакле: он заставил меня убрать мои вещи из спальни и выдал ее за гостевую комнату, а мою одежду разбросал у себя, чтобы казалось, будто я тоже там живу. Мне невыносимо хотелось рассказать все родителям и умолять о помощи, но рука Джека угрожающе давила на плечи – и я не посмела.

Может, я и решилась бы, если бы не комната Милли. Когда родители пришли в восторг от бледно-желтых стен, изящной мебели, кровати с пологом на столбиках, мне подумалось, что Джек не стал бы вкладывать в эту комнату столько труда, если бы действительно собирался делать с Милли что-то ужасное. И я поверила: где-то там, в потаенных уголках его души, еще осталась капля порядочности. Он будет держать на поводке меня, но не Милли.

Через неделю после отъезда родителей (и через долгих пять недель после возвращения из Таиланда) Джек наконец повез меня к Милли. Ее нога уже срослась, и мы могли вместе прогуляться и пообедать. Но это уже была не прежняя Милли. Не та счастливая девочка, которую я знала.

Родители предупреждали, что во время нашего отсутствия с Милли было трудно, но я связала это со свадьбой – она ведь не побывала подружкой невесты, вот и расстроилась. К тому же ей, конечно, было обидно, что я не приехала к ней сразу после медового месяца; когда мы говорили по телефону (Джек стоял рядом и дышал мне в ухо), она отвечала одними междометиями. К счастью, при виде сувениров из Таиланда, которые мне было разрешено купить в аэропорту, Милли быстро оттаяла. Однако Джека она, несмотря на новую аудиокнигу Агаты Кристи, откровенно игнорировала, и это его явно взбесило, тем более что Дженис была рядом и все видела. Я решила, что Милли расстроилась, потому что мы не привели Молли; я сказала, что мы оставили ее выкапывать луковицы в саду, но Милли и бровью не повела. Дело было в чем-то другом. Джек, пытаясь спасти положение, сообщил, что мы идем обедать в новое место. В ответ Милли заявила, что никуда с ним не пойдет и жить он с нами не будет. В надежде разрядить обстановку Дженис увела ее надевать пальто, и Джек, воспользовавшись случаем, тут же прошипел, что, если Милли не перестанет так себя вести, он позаботится о том, чтобы я ее больше не увидела.