Так по наивности и казалось мне, но мастер иллюзий вдруг заявил:

– Романы на службе – что может быть пошлее?

Охваченная воспоминаниями, я поначалу даже не услышала его слов; лишь пристальный, сдобренный магией взгляд чародея вырвал меня из размышлений. Но не прошло и пары мгновений, как я смекнула, откуда у фразы о романах выросли ноги.

– Если ты продолжишь читать мои мысли, я стану распевать у себя в голове непотребства, – тут же пригрозила я и за позволенный себе выпад не испытала ровным счетом никакого стыда.

Чародей рассмеялся.

– Что поделать, если я наткнулся на такие размышления, – невинно пожал плечами он. – Чужая жизнь всегда интереснее своей. Но я предлагаю восстановить справедливость! В обмен на твой животрепещущий секрет я тоже расскажу нечто сокровенное. С чародеем всегда интересно говорить по душам, не так ли?

Я кивнула. Чьерцем замешкался секунду, видимо, раздумывая, как начать. Одну только секунду, не больше, – в карман за словом этот человек не лез. Затем он просиял, черты его наполнились радостью, и в привычной для себя манере он выдал следующую фразу:

– Как, Ваше Сиятельство, звучит краткий вариант твоего имени?

– Многие называют меня Келаи. Однако я испытываю некоторые – большие! – сомнения насчет того, можешь ли его использовать ты.

– Так вот, Келаи, чтобы понять чародея, тебе следует осознать четыре важные вещи, – торжественно изрек Чьерцем и, выдержав драматическую паузу, продолжил: – Ты же знаешь, в чем заключается наше искусство?

– Управлять силами природы? – растерянно предположила я.

– Никак нет! Величайшее заблуждение, – увлеченно ответил Васбегард. – Мы лишь изменяем вероятность событий. Говоря напрямую, делаем так, чтобы вероятность наступления какого-либо явления приравнялась к единице. Такова первая наша особенность.

– А она не противна физическим законам?

– Ничуть. Тот факт, что множество молекул воды вдруг соберутся в одном углу, абсолютно не противоречит природе, – расплылся в улыбке Чьерцем. – Окружающий мир изменяет моя воля, хотя я – лишь часть его. Я могу изменять мир, как только этого пожелаю.

– Невероятно! – поддакнула я и мысленно добавила: «Как же».

– Я могу даже стоять столбом и ничего не делать руками, а колдовство все будет происходить. А знаешь, почему?! Потому что я так хочу! И я маг. И это моя власть, – победно заключил месье Васбегард. – Но самое время перейти ко второму отличию. А именно: бедных чародеев не существует. Колдовство стоит исключительно дорого.

– Чувствую, все ваши услуги, и подчас не только магические, дорого обходятся, – саркастично заметила я.

– Да, твой муж купил твою безопасность, заплатив невообразимое количество денег, – ехидно заметил Чьерцем, сразу догадавшийся, о чем идет речь. – Он обещал еще больше после твоего возвращения. Но скажи мне, зачем тратить столько на жену, если всегда можешь завести другую?

Циничность подобного рода была для меня в высшей мере удивительна.

– Но вернемся к нашим баранам. Третий принцип колдовского ремесла состоит в том, что человеческое тело не выдерживает постоянного использования магии и быстро изнашивается. Поэтому редко кто из чародеев доживает до сорока пяти лет. Посмотри старинные гравюры: на них нет ни одного мага в возрасте, и виной тому отнюдь не иллюзии.

– И стоят ли этого любые богатства мира?

– Стоят. Потому что есть некий выход – последняя, четвертая особенность, о которой не говорят в обществе. Но я не совсем уверен, что ты хочешь об этом знать.

– Хочу. Говори, раз уж начал.

– Есть некое свойство магии: отнимать годы жизни у человека, которого ею… грубо говоря, умертвишь, – признался одельтерский чародей.

Об этом не кричали со страниц бульварных газет и не упоминали в светских разговорах. Продать свои годы жизни в обмен на способности и богатство, а затем убить другого человека, чтобы не умереть самому… Я могла представить, если бы это происходило в военное время, но в мирное…

– Верно, раньше маги стремились на фронт, чтобы убить как много больше противников, – вновь прочитав мои мысли, продолжил Чьерцем. – Но сейчас в нашу жизнь приходит точное огнестрельное оружие, а против выстрелов в голову почти все из нас бессильны. Мы шутим, дескать, зачем вам маги, если есть револьверы и пули?

Тоска подернула его маленькие темные глаза, и чародей почти позволил себе вздохнуть – но тут же оправился, встрепенулся и придал своему лицу обычное нигилистическое выражение:

– Сейчас главная задача магии – обезвредить противника. Не убить его, а лишь вывести из строя. И далеко не только на фронте. Ибо у нас гуманизм, черт его дери. И всем вроде бы и без разницы, как мало живут чародеи. – Васбегард разъяренно поджал губы. – Власти, конечно, нашли легитимный выход: мы казним приговоренных к смерти. И все бы ничего, но на всех нас их никогда не хватает. Поэтому надо выслужиться перед властями, стать лучшим, чтобы получить… хм… «право на жертву». Государству от этого лишь польза: все маги заведомо становятся донельзя преданными и сверх меры снабжают государственных шпионов иллюзиями и прочей дорогой ерундой.

– Полагаю, именно поэтому среди вас появляются отступники?

– Вне сомнений. Они охотятся на бездомных. А государственные маги охотятся на подлых ренегатов. Ужасная вакханалия! Но колдовство никогда не творилось в белых перчатках, Келаи. Некоторые не выдерживают. Убить человека – непростое дело, и я знаю пару чародеек, которые после этого сошли с ума. Еще несколько получили серьезные проблемы с рассудком.

– Ты так легко говоришь обо всем этом, будто…

– Хочешь знать, использовал ли я свое «право»? – вновь угадал мои мысли Чьерцем. – А ты как думаешь? Достаточно ли я стар для этого?

Я взглянула на него. Васбегард сидел напротив меня, слабо различимый в вечернем сумраке. В отблесках бледно-фиолетового света магических фонарей, коими был уставлен весь город, кожа его намекала о белизне. В оттенке волос угадывалась темная яшма. Лицо с прямыми густыми бровями и приятными губами претендовало бы на успех и популярность у женщин, но прямо в центре «красовался» широкий нос – как одна небольшая, но существенная деталь, что портит удачное полотно.

Присмотревшись, я обнаружила, что маленькие темные глаза одельтерца горят одновременно злобой и задором; и Чьерцем, заметив это, подмигнул мне в ответ.

– Нет… Ты по-настоящему молод. Только молодые обладают такой… беспечностью, – отмахнулась-ответила я.

– А сколько мне лет? – не унимался Васбегард, уже прямо-таки сверкая нахлынувшей воодушевленностью.

– Двадцать пять? Семь?

– Двадцать девять, – нараспев протянул он. – Хочешь посмотреть?

Я намеревалась возразить, но прежде чем успела что-либо сказать, Чьерцем провел рукой у себя перед лицом и изменился.