Случай из жизни в начале статьи — столь популярный у журналистов прием, что мы его уже как бы и не замечаем. Я выбрал именно эту статью, потому что она хорошо написана, умна и не плоска. Но есть тысячи менее заметных текстов, построенных на том же приеме. И не только журналисты обращаются к случаям из жизни, чтобы убедить читателей. Изданное BBC пособие для школьников «Писать, чтобы убеждать, доказывать, рекомендовать» содержит список «инструментов убеждения», в котором на первом месте стоят интересные случаи5. Лекции TED начинаются с историй, иллюстрирующих тему. Собиратели пожертвований на благотворительность рассказывают о каком-то одном получателе помощи, чья жизнь изменилась благодаря их работе.

Политики, предлагая какие-то новые шаги и программы, любят приводить истории граждан, оказавшихся в трудном положении. Тони Блэр изменил идеологию и характер левой лейбористской партии с помощью истории об одном-единственном избирателе:

Я увидел человека, наводившего лоск на свой «Форд-Сьерру». Он сказал мне, что его отец голосовал за лейбористов. И сам он тоже когда-то голосовал за лейбористов. Но недавно он приобрел собственный дом. Дела у него идут весьма неплохо. «Так что теперь я за тори», — сказал он. Я прекрасно понял этого человека с тряпкой и полиролем. Он стремился преуспеть в жизни. И думал, что мы стремимся его остановить6.

В этой книге полно историй, которые я привожу в поддержку разных утверждений. Некоторые из популярных сегодня авторов литературы нон-фикшн строят книги целиком на захватывающих историях. Писатели, лекторы, политики, благотворители и журналисты, доказывающие свою позицию, обращаются к фундаментальной особенности человеческой психологии: люди любят истории и — что важнее — находят их убедительными.

Но истории ничего не доказывают. В лучшем случае это законченные послания, которые, если их достаточно много, образуют своего рода свидетельство в пользу той или иной позиции. Единственный случай рассказывает об условиях жизни людей, о поведении избирателей, об уровне подростковой преступности не больше, чем любое другое единичное событие. Выводить общее правило из одного случая — логическая ошибка.

Но в каких случаях будет правомерно привести историю в поддержку своей точки зрения? Наилучшее применение истории — это показать, как вещи могут выглядеть, не пытаясь утверждать, что они таковы. Правдивая история рисует возможность. История о смертности среди левшей показывает, как можно неверно истолковать цифры статистики, но не доказывает ничего более определенного. И определенно не доказывает, что ученые поголовно не разбираются в статистике, а все эксперты ошибаются.

Рассказывать истории — моя профессия. Истории пронизывают и формируют мои тексты. Но я стараюсь использовать рассказы об отдельных случаях только как примеры или иллюстрации и никогда не кладу их в основу аргументации. В этой книге я старался предложить вам интересные идеи, подсветив их историями-примерами, но когда я хочу что-то доказать, я придерживаюсь сухих цифр и фактов.

Счастливый конец?

Истории имеют великую власть. Они легко убеждают нас, но не всегда обоснованно. Истории помогают нам объяснять сложный мир, а их скелет растет из древнейших психологических структур, и потому мы склонны воспринимать их как истину, когда они могут быть лишь одной из многих правд.

Мы все время общаемся посредством историй. Было бы сложно прожить и один день, не прибегнув к формату истории для описания событий, объяснения обстоятельств или прогнозирования результатов. И потому, выслушивая и рассказывая истории, стоит помнить, какой пластичной может быть описываемая ими правда.

А вот в Афинах…

Где-то в IV или V столетии до н.э. в Греции был написан занятный документ. «У спартанцев прилично юным девам заниматься гимнастикой, ходить с голыми плечами и без туники, но для ионийцев такое позорно, — отмечал его безымянный автор. — У фракийцев девушки украшают себя татуировками, у остальных же народов татуировка — это клеймо для преступников». Что ж, в разных культурах многое по-разному. Обычное дело.

Но автор продолжает:

И это еще не все. В Персии, сообщает далее автор, мужчинам разрешено возлегать с собственными матерями, сестрами и дочерями, а в Лидии в порядке вещей девушке до замужества зарабатывать проституцией. В Греции за такое бы прокляли. Трактат «Двоякие речи» — не антропологический обзор культурных вывертов античного мира. Это пособие по риторике, наставляющее в том, как изучать обе позиции в споре. Автор придерживается того взгляда, что добро и зло не безусловны, и что хорошо для кого-то, может для иного быть скверно. Доказательство этого взгляда он видит в несходстве моральных ценностей, принятых в разных культурах. Нас сыновний каннибализм может повергнуть в ужас, но для массагетов все было не так; проституция во многих обществах стигматизируется, но была в порядке вещей в Лидии.

Как пишет автор «Двояких речей», «если бы кто-нибудь приказал людям свалить в кучу все, что они считают позорным, а затем предложил бы любому забрать из этой кучи то, что ему кажется приличным, не осталось бы ничего».

Философы, теологи и политики давно обсуждают моральные истины. «Америка останется маяком свободы для всего мира, пока держится тех моральных истин, что лежат в самом сердце ее исторического опыта»1, — говорил папа римский Иоанн Павел II. «Христианство, — сказала однажды Маргарет Тэтчер, — включает в себя множество великих духовных и моральных истин иудаизма»2. «Моральные истины, которыми должно руководствоваться справедливое общество, доступны всем», — заявил еще не ставший кандидатом в президенты США от Республиканской партии Рик Санторум3.