— А о чем тебя следователь спрашивал?

— Что слышала, что видела.

— Ну и?

— Что ж я скажу? Я внизу была. Тимофеевна — тут, совсем рядом, а тоже ничего не услышала. И не почувствовала беды.

— Ох, теперь мы все под подозрением.

— Что ж поделаешь, Ольга Владимировна? Кого-то надо подозревать. Не призраки же ее…

— Ты следователю про призраков говорила?

— Да.

— А он?

— Ничего.

— Совсем?

— Расспросил подробно: который из унитазов говорил, сама ли слышала, кто еще.

— Поверь, я уж и не рада, что мы этот дом приобрели. Он какой-то… несчастливый. Я… боюсь. Боюсь ужасно.

— Ну, что вы? Ничего такого уж страшного. Нормальный дом. Красивый. Может, это полтергейст?

— Наверное, надо его освятить.

— Дом? Каким образом?

— Пригласить священника. Ну и… как положено.

— Да, было бы неплохо.

— Конечно. Вот муж вернется — скажу… Что-то этот мед мне не помогает. Лучше уж коньяку выпить.

Надежда вскочила:

— Подать?

— Дай всю бутылку. Возьму в спальню. Иначе не заснуть. А завтра еще эта баронесса на наши головы!

Щукина улыбнулась:

— Не беспокойтесь. Встретим на высшем уровне. А про Алину ей не обязательно рассказывать.

— Вот это уж точно! — Ярыжская встала. Бросила взгляд на сиротливо отложенную в угол книжку. «Берестечко». Про побежденных.

Побежденных она не любила. Старалась держаться подальше от них. От несчастных и бессильных.

По-кошачьи потянулась.

— Спокойной ночи, Надя.

— Спокойной ночи, Ольга Владимировна.

В одну руку госпожа Ярыжская взяла бутылку с коньяком, в другую — бокал и пошла из кухни. Медленно, элегантно.

Вверх.

А Щукина осталась внизу.

Аромат вареных языков становился все сильнее, будил ненужный в это время суток аппетит, раздражал.

Надя в сердцах зашвырнула тоненькую книжечку на полку для кастрюль. Против знаменитой Лины и ее стихов она ничего не имела, просто устала быть аутсайдером в этом мире. Побежденной среди таких же побежденных жизнью неудачников.

Вымыла чашечки из-под молока и розетки после меда, занялась соусами и мясом. Ей еще не приходилось кормить баронесс. Бывшая учительница нервничала и сама себя успокаивала:

— Алина сама виновата. Вела себя вызывающе. Парней провоцировала. А баронесса… Ну, и чем она страшнее проверки из облоно? Иностранка? Аристократка? Видали мы и почище!

Мелко постукивая четырьмя каблучками, высокими и тонкими, Ольга Владимировна и баронесса Алессандра Монтаньоль шли уже по второму этажу.

Хорошо поставленным голосом экскурсовода Ярыжская продолжала свой рассказ:

— Дом в Барвинковцах — одно из наилучших созданий Городецкого. Его строили примерно три года, с 1913 по 1915, по заказу Игнатия Филипповича Барвиненко, местного помещика и промышленника. Использовали любимый материал архитектора — бетон. К сожалению, не осталось фотографий или достоверных воспоминаний об этом периоде деятельности выдающегося зодчего. Но, поверьте, вскоре это белое пятно будет ликвидировано. Сейчас Кирилл Иванович финансирует издание брошюры местного краеведа, который собрал воспоминания, легенды и даже слухи относительно участия Городецкого в строительстве сооружения, гостьей которого вы сегодня являетесь.

Гостья явно заинтересовалась:

— А нельзя ли взглянуть на эту рукопись? — говорила она на чистейшем русском, чем с головой выдавала свое плебейское происхождение. Но при этом в ней была неуловимая изюминка, неотразимый шарм, не стираемый ничем отпечаток породистости или таланта.

Это настораживало хозяйку, и ответ прозвучал чуть резковато:

— Она еще в процессе работы.

— Тогда хорошо бы познакомиться с автором. Как его фамилия?

— Забыла… Я вам обязательно скажу. Чуть позже. Поверьте, такие неприятности свалились на нас в последнее время… Голова крýгом.

— Я вас понимаю. Ох, как понимаю. — Молодая баронесса покивала головой. Конечно, из вежливости, так как приехала из-за границы специально, чтобы ознакомиться с малоизвестными страницами жизни славного архитектора.

— А вот и картины! — Они вошли в зал и остановились перед огромным потемневшим холстом в блестящей вызолоченной раме. — Итак, семейный портрет семьи Барвиненко. Автор — Александр Александрович Мурашко, выдающийся украинский художник. Ученик Репина. Погиб в девятнадцатом году от рук бандита. Обратите внимание, почти все, кто имел отношение к семье Барвиненко и к этому дому, гибли трагически и преждевременно. Мурашко не было и сорока пяти лет. Но вернемся к картине. Ее датируют тысяча девятьсот одиннадцатым годом. Интерьер еще старого дома Барвиненко, именно на его месте построен этот, в котором мы сейчас находимся. Богатый сахарозаводчик и меценат Игнатий Филиппович Барвиненко сидит на диване на фоне украшенной картинами стены. Большинство из них разыскать пока что не удалось. Он сидит сзади, прислушивается к игре двух младших дочерей. Рядом с ним — старший сын Иван Игнатьевич, ученый, селекционер, фольклорист. Вместе с отцом был расстрелян в девятнадцатом году. Обратите внимание, в том же году убили и художника Мурашко. На переднем плане — рояль, на котором играют в четыре руки его дочери — сестры Вера и Мария. Спокойные, кроткие лица, кажется, ничто не предвещает дальнейших трагических событий, — Ольга Владимировна заметила, что глаза баронессы Алессандры изумленно встретились со взглядом девушки с картины, и сделала небольшую паузу. — Но мы знаем, что младшая, Мария, веселая красавица, неожиданно умерла в своей кровати, здесь, на втором этаже, за неделю до своей свадьбы, а старшая, Вера, позже вышла замуж за бывшего ее жениха, молодого архитектора, ученика Городецкого, который присматривал за строительством этого дворца. Его фамилия Василай. Вера через несколько лет стала калекой, упав с балкона, который находится в том зале, — показала ладонью. — Григорий Василай погиб во время Великой Отечественной войны, побывав перед тем и в сталинских лагерях.

Дамы понимающе переглянулись, но, похоже, каждая понимала — свое. Ярыжская продолжила экскурсию:

— А вот совсем другой портрет, написанный двумя годами позже. Автор неизвестен. Это так называемый парадный портрет. Если на предшествующем — спокойная домашняя обстановка, то здесь мы видим сестер Барвиненко на светской вечеринке. Обратите внимание, как изменилось лицо Веры…

— Ой!

— Что такое?

— Ой! — повторила снова баронесса Монтаньоль, безуспешно стараясь освободить свой тонкий каблучок из щели. Она резко дернула его, и несколько деревянных дощечек, которые составляли замысловатый узор, выпрыгнули со своих мест. Гостья не удержала равновесия и рухнула на пол.