Обычный курс лечения продолжался 28 дней. Альфреду ничего не оставалось, кроме как следовать отработанной схеме. Во Франценсбаде имелось целых пять различных источников, известных под особыми именами, которые, как утверждалось, оказывали разное оздоровительное действие. Многие на всякий случай выпивали по стакану в день из каждого.

Ранним утром большинство пациентов отправлялись к Зальцквелле, где под звуки оркестра наполняли первый стакан, по словам современника, «приятной на вкус сильно газированной водой». Главным событием дня была ванна. Сначала окунались в слегка бурлящую воду источника, которая «обильно покрывала тело купающегося бисером пузырьков, мягко и приятно омывая его». Затем наступал черед черной грязевой ванны, по словам многих, напоминавшей по ощущениям большое кресло на пружинах. «Ты опускался в него постепенно и мог исполнить первый куплет народной песенки, прежде чем достигал дна», – писал автор хроники в газете Aftonbladet. Черная глина стекала с рук, а если поднять ноги, «возникало ощущение, что ты лежишь в черных облегающих панталонах».

По словам того же автора, самым большим испытанием были приемы пищи – строгая диета из супа и отварной курицы, в результате которой «малейшие признаки упитанности истреблялись на корню». Казалось, «призрак обеда проплывает мимо». Во время вечерних прогулок многие бросали жадные взгляды на тучных богемских быков, тащивших свой груз по улочкам города.

Для многих единственным лечением являлось общение. Франценсбад особо привлекал австрийцев и русских, но также скандинавов и обитателей Пруссии. Благодаря неожиданным новым знакомствам эта пестрая смесь национальностей и сословий здесь и на других курортах сформировала, по меткому выражению, «европейскую шахматную доску»7.

Альфреду Нобелю все это быстро надоело. Он не находил ни малейшего смысла ни в грязелечении, ни в ваннах, ни в поверхностной болтовне. Франценсбад был, правда, известен тем, что привлекал многих дам, однако большинство из них оказались намного старше его. Альфред откровенно скучал и писал дяде, что Стокгольм и пребывание на Даларё сказались на его здоровье лучше, чем «весь Франценсбад». От местного общества он также был не в восторге. «Легко понять, как много теряешь, когда вместо родных и друзей ты окружен случайными знакомыми, с которыми, правда, можно приятно скоротать часок-другой, но с которыми потом расстаешься, сожалея о потере не больше, чем при расставании с потертым старым пальто».

Он говорил, что скучает по дому «больше, чем мог выразить», ему не нравилось быть обузой для родителей, и он твердо решил вернуться в Санкт-Петербург до своего 21-летия в октябре, независимо от того, поправится он к тому времени или нет8.

* * *

Грязелечение никак не могло справиться с серьезными медицинскими проблемами того времени. Если в XVIII веке самым страшным заболеванием считалась черная оспа, это в XIX это звание оспаривали холера и тиф, от них не отставали сифилис с туберкулезом. В середине века казалось, что побеждает холера. За короткое время разразилась уже третья пандемия. С 1847 по 1861 год от холеры только в России умерли более миллиона человек.

С черной оспой человечеству в конце концов удалось справиться благодаря хитроумной вакцине, предложенной в 1796 году британским ученым Эдвардом Дженнером. Вакцина базировалась на многовековой азиатской традиции вводить здоровым людям в качестве защиты малые количества секрета и тканей из пустул больных. При этом здоровые чаще всего (некоторые все же умирали) заболевали лишь в легкой форме. Риск с лихвой окупался тем, что потом у них вырабатывался иммунитет.

У Дженнера возникла идея создавать тот же иммунитет, вводя содержимое пустул коровьей оспы. Опыты прошли успешно и оказались менее опасными, чем введение тканей из пустул черной оспы. Мировое признание было обеспечено.

Последующие годы – первые десятилетия XIX века – обычно называют эпохой зарождения медицины. Старые популярные методы лечения, такие как кровопускание и слабительное, начали подвергаться сомнению, и медицинская наука переместилась в лаборатории. Повышался статус медицины в стремительно развивающихся университетах.

Вместо того чтобы гадать о причинах болезни, врачи пытались теперь определить и объяснить их. В начале XIX века изобрели стетоскоп. Врачи научились слушать дыхание пациента и на удивление точно ставить диагноз: бронхит, пневмония или туберкулез. Когда прусский оптик Карл Цейсс разработал более совершенный и дешевый микроскоп, интерес к медицинскому изучению образцов тканей стал нарастать лавинообразно. В этом новом течении центральное место принадлежало профессору Юстусу фон Либиху, сыгравшему весьма важную роль в жизни обоих учителей химии Альфреда – Зинина и Пелуза. Либих перебрался в большую лабораторию при Мюнхенском университете и давал своим студентам изучать химический состав организма, разглядывать в микроскоп ткань печени и мышечную ткань животных или же секрет мочи, слез и пота.

Либих стал также одним из первых ученых, кому удалось произвести хлороформ. Это новое обезболивающее средство начали применять наравне с эфиром, и человечество дерзнуло мечтать о совершенно безболезненных хирургических вмешательствах.

Целью другой революции в медицине, происходившей в то же время, была грязь и патогенные бактерии. В конце 1840-х годов врач венской клиники родовспоможения венгр Игнац Земмельвейс сделал интересное открытие. Его ужасало число рожениц, умиравших от родильной горячки, и он заметил, что врачи часто приходили принимать роды прямо из прозекторской. Когда он ввел обязательное мытье рук в растворе хлорной извести, смертность среди рожениц сократилась в семь раз.

В 1854 году другой талантливый врач, британец Джон Сноу, попытался локализовать источники заражения во время свирепствовавшей в Лондоне эпидемии холеры. Он решил нанести на карту все известные случаи заболевания в своем квартале Сохо и попал в десятку. У всех заболевших было нечто общее: все они брали воду из одного колодца. Продолжая наносить данные на карту, Сноу нашел новые доказательства того, что вода служит распространению холеры.

Наблюдения Сноу оказали влияние на санитарное состояние города, а вот открытие Земмельвейса власти проигнорировали. Десять лет спустя он умер в психбольнице, непонятый и сломленный. Ныне многие считают его одним из главных мучеников медицинской науки.

Когда разразилась Крымская война, уже давно было известно, что эпидемия может оказаться опаснее, чем вражеское оружие. И на этот раз все опасения подтвердились. 13 сентября 1854 года французские и британские солдаты высадились в Крыму севернее Севастополя. Неделю спустя на реке Альма они вступили в первый серьезный бой с русской армией и одержали победу, однако ее цена оказалась высока. В конечном итоге потери составили несколько тысяч человек.

Огромное их число – более 70 процентов – умерли от холеры, невылеченных инфекций и других заболеваний.

Новость о победе при Альме достигла Лондона и Парижа только 1 октября. С такой задержкой пришлось смириться. Телеграфные провода были натянуты только в некоторых местах, и для передачи международных новостей по-прежнему требовались пароходы и конные посыльные. Однако техника, существовавшая на тот момент, являлась по-своему революционной, благодаря ей эта война впервые в истории сопровождалась в прессе репортажами с места действия, к тому же чуть позднее она станет первой войной, запечатленной на фотографиях. Британская пресса придерживалась на удивление независимой линии, в то время как французская подвергалась жесткой цензуре Наполеона III.