– Что тут произошло? – спрашиваю.

– Здесь побывали охотники за головами, – говорит Гримм. – Все куда хуже, чем я предполагал. Похоже, они похитили Илай по заказу Магонии.

– Кто – они?

– Скорее не «кто», а «что». Мандрагоры.

М-м… что? Мандрагоры?

Мандрагоры нельзя назвать разумными существами. Вообще говоря, это даже не существа, а растения. Согласно народным легендам, от визга корня мандрагоры можно умереть. Во что только ни верили наши предки! И в растения, которые умеют ходить и разговаривать, и в старое доброе колдовство… и в летающие корабли.

Давно бы уже пора зарубить себе на носу, что я не истина в последней инстанции. Если я никогда не слышал о мандрагорах-охотницах за головами, это еще не значит, что их не существует.

На ум приходит одна фразочка, которую придумала Аза, когда на меня в очередной раз нашел приступ нерешительности.

«Хватит думать, аналитик-паралитик, пора действовать!»

Хороший совет? Не знаю, но ничего больше не лезет в голову.

– Там, наверху, все ищут Азу, а мандрагоры – первоклассные охотницы, так что не стоит удивляться, что они решили заглянуть сюда, – говорит Гримм. – Они просто не учли, что ШВАБР… – презрительный взгляд в мою сторону, – тоже за ней охотится. Кажется, они не поняли, что забрали не ту сестру. Будь у них возможность, схватили бы обеих и выпросили бы у Заль целое состояние. За мою голову, кстати, тоже назначено большое вознаграждение. Дыхание – это работа на всю жизнь. Перебежчиков они не терпят…

Пока он говорит, я замечаю, что скала, на которой расположено кладбище, выглядит как-то непривычно.

Не помню, чтобы на ней росло то большое дерево…

– Гримм!

Он оглядывается, и выражение его лица меняется.

– УХОДИ! – орет он. – ЖИВО! БЕГИ!

Дерево исчезает прямо у нас на глазах. Раз – и нету. Его будто засосало в воронку.

Сверху раздаются крики, и небо заполоняют птицы. Я стою посреди кукурузного поля, прикованный к месту, оглушенный клекотом и хлопаньем крыльев, а вокруг падают перья.

На дне кратера что-то шевелится, а затем по всему полю, подобно раскатывающемуся ковру, пробегает волна. Земля под ногами дрожит. Неужели землетрясение?

– Кервин, беги! – кричит Гримм. У него в руках что-то наподобие фонарика и канат, который он торопливо завязывает узлом.

С трудом удерживаясь на ногах, спотыкаясь на ухабах и выбоинах, я несусь к машине. Земля двигается, а над головой кружит целая орава птиц.

Нога застревает в яме, возникшей из ниоткуда. Пока я отчаянно дергаю за лодыжку, из земли вырастает дерево с множеством колючих ветвей. Впрочем, «дерево» – неверное наименование, напоминаю я себе.

Руки, ноги, туловище из бледных корней и веток, переплетенных между собой, грубое, сучковатое лицо, застывшее в злобной гримасе. С истошным воплем существо поднимается на поверхность.

Нога застряла – не двинешься с места. Гримм загораживает меня собой, и чудовище хватает его своей огромной ручищей.

В этой твари, должно быть, футов тридцать, не меньше.

Я наблюдаю за происходящим, как в замедленной съемке. Мозг отказывается интерпретировать звуки окружающего мира. Гримм кричит, сопротивляется, и тут раздается неестественно громкий хруст, как будто что-то раздавили копытом. Похоже, у него сломался позвоночник…

Мандрагора нагибается, подбирает меня с земли и сдавливает корявыми пальцами. Ору во всю глотку, тело горит, легкие вот-вот лопнут, сознание превратилось в болото из цифр, в беспорядочный набор знаков после запятой, в свалку данных…

Птицы верещат…

Неугомонные…

Как пушечные ядра, падают на мандрагору…

Всё в перьях…

Она расплющивает меня, выжимает, раскалывает ребра, ломает кости…

А потом с громким воем ныряет в кратер.

Птичий галдеж – тишина.

Темнота, вой ветра в ушах, мы

Л

Е

Т

И

М

в недра земли.

Бесшумно двигаясь по ночному небу, мы пересекаем Бермудский треугольник, выплываем через его южный угол и преодолеваем экватор. Как же СИЛЬНО я соскучилась по свежему бризу, по качке во время штормов… Проведя целый год на суше, я поняла, почему многие моряки не желают возвращаться на твердую землю, почему снова и снова уходят в море, как бы счастливы они ни были дома, в кругу семьи.

Впрочем, быть может, в кругу семьи они вовсе не счастливы.

Быть может, близкие люди лгут им и предают их доверие, поэтому они и пускаются на поиски пленительных русалок и больших белых китов. Быть может, отчалив от родных берегов, моряки понимают, что у них нет причин возвращаться домой и что лучше провести жизнь в одиночестве.

Мне нужно держаться от любви подальше, как самому одинокому киту на свете. Если ты единственный в своем роде, наверное, тебе суждено жить в изоляции. Блуждать в темноте и петь.

В воздухе пахнет грозой. Небо сотрясается, ветер приносит брызги дождя.

Магония осталась такой, как прежде, но теперь она кажется мне в сто раз прекраснее. Раскачиваясь в шлюпке со своей неожиданной союзницей, я вижу все куда яснее, чем раньше.

Оказывается, в небе водится столько шквальных китов! Раньше мне встречались в основном стада, путешествующие с магонскими кораблями, но здесь они плавают сами по себе. Их шкуры испещряют шрамы, но они хотя бы свободны. Никто не привязывает их к судам и не заставляет создавать погоду против их воли.

К лодке подплывает стадо китов в белую крапинку. Они взывают ко мне в своих песнях.

Я протягиваю руку к одному из них, и он подплывает ближе. Тогда я перекидываю ногу через бортик и залезаю ему на спину.

Вспоминается наш давний спор с папой. Каково это – кататься верхом на ките? Все равно что летать на дирижабле? Ехать на скоростном поезде? Плыть на субмарине?

Кататься верхом на ките – это все равно что кататься верхом на ките.

Кожа у него жестче, чем я думала, и по текстуре напоминает покрытый инеем песок. Шквальные киты вовсе не сделаны из пара, как кажется на первый взгляд, – это настоящие животные, а не сказочные персонажи.

Я провожу пальцами по ороговевшей коже вокруг китового глаза. Такое ощущение, будто трогаю динозавра.

Как выяснилось, чтобы кататься верхом на шквальном ките, не нужны никакие особые навыки. Главное – это доверие. Хейуорд наблюдает за нами с лодки, и ее губы синеют с каждой минутой.

Она родилась на земле, а я – здесь, в небе. Мы, можно сказать, принадлежим к двум разным биологическим видам.