— Здесь только один из твоих семейных епископов? — поинтересовался Хоксуэлл. — Поневоле задумаешься, чем же занимается второй.

— Возможно, наслаждается тихим вечером супружеского блаженства, — предположил Каслфорд.

Хоксуэлл вытянул шею, окидывая взглядом толпу.

— Мы должны отыскать наших дам и освободить Олбрайтона.

— Иди. Я вас догоню. — Когда Хоксуэлл ушел, улыбка Латама сделалась язвительной.

— У меня заказана ложа для ужина. Пойдем выпьем по глоточку.

Ложи находилась неподалеку, а ложа Латама оказалась почти в конце ряда. Епископ с женой ушли в свою отдельную ложу.

Каслфорд вытянулся на стуле, разглядывая прогуливавшуюся мимо толпу, которая, в свою очередь, разглядывала его.

Латам налил вина. Оно было совершенно отвратительным. Помимо прочих пороков у этого человека полностью отсутствует вкус. Каслфорд поставил бокал на стол.

— Что ты здесь делаешь, Латам? Ищешь какую-нибудь беззащитную служанку, чтобы утащить ее в сторону и изнасиловать на темной дорожке?

Латам прикрыл глаза.

— Ты, как какая-нибудь старая леди, все еще суетишься из-за этого после стольких лет? Я тебе давным-давно сказал, что ты тогда все неправильно понял.

— Я все понял правильно, особенно то, как девушка сломя голову убежала, когда я стащил тебя с нее.

— Да она просто смутилась, вот и все. Она сама этого хотела, уж ты-то знаешь, как оно бывает. А потом она вернулась за добавкой.

Каслфорд не хотел этого слышать, не хотел знать, что из-за его молчания бедная девушка осталась беззащитной и снова пострадала.

— Я слышал, ты не пришел на похороны моего отца, — произнес Латам.

— Ты тоже отсутствовал. Был слишком занят, улаживая свои делишки в Париже?

— Меня на несколько дней задержало неотложное дело, а летом похороны лучше не откладывать. Однако я присутствовал на чтении завещания.

— Разумеется.

— Так что я, конечно, знаю, что отец кое-что оставил и тебе. — Латам чуть склонил голову набок. — Как это странно…

Каслфорд пожал плечами:

— Я воспринял это как очень небольшой символ его очень небольшой привязанности ко мне.

Латам расхохотался.

— Да уж, похвалил — как грязью облил, а? «Припомнил я тебя в завещании, и вот сколько, по моим воспоминаниям, ты стоишь».

— Конечно, с тобой он так поступить не мог. Не мог он лишить тебя основной части наследства, даже если считал, что ты и этого не стоишь. — Каслфорд подобрал ноги, сел прямо и внимательно посмотрел на Латама. — Ты получил хоть что-нибудь, помимо того, что в любом случае принадлежит тебе по праву майоратного наследования? Или он постарался сделать так, чтобы все это досталось кому-нибудь другому, как раз при помощи вот таких мелких актов дарения, как мне?

Латам побагровел, глазки его засверкали.

— Разумеется, он оставил мне больше. Помимо всего прочего, он оставил мне свою власть.

Каслфорд от души рассмеялся.

— Проклятие, Латам, ты сейчас похож на негодяя из плохой комической оперы. «Оставил свою власть»! Единственная власть, которой ты обладаешь, — это та, что досталась тебе по праву рождения, а единственные люди, что дрожат перед тобой в благоговейном страхе, — это слуги, с которыми ты обращаешься, как с рабами.

— Может, ты и прав. Однако я уже обнаружил силу печатного слова. Слова становятся м9гущественнее, стоит только их напечатать. На самом деле просто поразительно, как легко вести за собой людей при помощи слова, которое взывает к их собственной добродетели. — Латам говорил откровенно, так, как они всегда разговаривали друг с другом. Он безнаказанно признавался в своем двуличии единственному в мире человеку, которому мог по-настоящему открыть свою истинную сущность.

Каслфорд почуял в этом попытку восстановить те старые узы. Возможно, Латам уставал в одиночестве непрерывно играть свою роль и хотел вновь обрести приятеля-грешника, чтобы хоть иногда сходить со сцены.

— Значит, ты говоришь то, что люди хотят услышать, и называешь это нравственной философией? — спросил Каслфорд.

— Лично я это так не называю, а другим помешать не могу.

— А как это называешь ты?

— Забавой, отличной шуткой, игрой — и смотрю, сколько овец потянется следом и как далеко они со мной зайдут. Я безмерно развлекаюсь таким образом последние несколько лет, Тристан, и когда беру в руки перо, нередко вспоминаю о тебе и думаю, что ты будешь просто выть от смеха, прочитав мои нравоучительные трактаты.

К несчастью, смеялся над ними лишь он один. Остальные воспринимали этого болвана всерьез.

Каслфорд уже понял, что теперь ему придется более часто пользоваться собственной властью, просто для того, чтобы Латам не получил слишком большого влияния на правительство. Какой чертовской скукой это обернется! Появление в Англии этого человека обещает стать досадной помехой всему на свете.

— Я видел, как вы гуляли с Хоксуэллом и еще одним джентльменом. Три дамы, которые шли с вами, исключительно красивы, — заметил Латам. — Кажется, я узнал двух из них.

Каслфорд молча ждал. Латам увидел, как они прошли мимо, увидел двух знакомых красавиц и пошел следом. Как банально.

— Золотоволосая невысокая блондинка — это не дочь ли той шлюхи Нортроп?

— Она замужем.

— Жаль. Я предлагал взять ее на попечение, когда мамаша пыталась продать доченьку, как породистого теленка, но эта сучка даже слушать меня не стала, она охотилась на какого-то дурачка.

Скорее всего, миссис Нортроп просто почуяла характер графа Латама.

— Она не пошла по стопам матери, а ее муж, не колеблясь, убьет тебя, если ты попытаешься ее оскорбить. И я не шучу, Латам.

Похоже, Латам понял, что лучше к миссис Олбрайтон не приставать.

— А вторая… высокая светловолосая женщина. Я уверен, что и ее тоже знаю.

Каслфорд сделал вид, что не услышал. Будь он проклят, если будет поощрять этот разговор.

— Люди с годами меняются, и она стала зрелой, но мне кажется, это мисс Эйвонли. Она служила гувернанткой у дочерей моего отца, когда я уже уехал из дома.

— Я знаю ее только как миссис Джойс.

— Я уверен, что это та самая женщина, хотя не видел ее… пожалуй, лет восемь или девять. — Латам кинул на него вопрошающий взгляд. — Она твоя любовница? Или та самая намеченная добыча, о которой говорил Хоксуэлл?

— Она подруга леди Хоксуэлл и не моя любовница. Что до добычи — на мой вкус, она слишком утонченная и сдержанная.

Латам похотливо расхохотался.

— Это верно, я забыл. Ты любишь их вульгарными, быстрыми дешевыми и охочими, Тристан. — Он отхлебнул вина. — Ну, или ранимыми, сладкими и преступными.