И он прикоснулся к ней раньше, чем она поняла, что он сказал. Прикоснулся настолько интимно, что Дафна ахнула. Она отодвинула ногу, как он велел, открываясь шире.

Каслфорд начал так страстно ласкать ее, что она едва не застонала вслух.

Дафна сдалась целиком и полностью. У нее не было выбора, не осталось ни воли, ни желания прекратить это. Его странное объятие удерживало ее на ногах, иначе она бы наверняка рухнула. Она не чувствовала своих ног, не чувствовала ничего, кроме мучительной ласки грудей и изысканного плотского вожделения, которое все усиливалось, так что она едва не взмолилась о милосердии!

И тут что-то сломалось в ней, раскололось и взорвалось. Там, глубоко, где Каслфорд ее ласкал, пала последняя мучительная преграда, и ее захлестнуло наслаждением, и она вскрикнула сначала от потрясения, потом от облегчения. Захлестнувшая ее волна была такой прекрасной, что Дафна чуть не зарыдала. Она поглотила ее целиком, и больше вокруг не существовало ничего.

Говорить она не могла. Сил не осталось. Каслфорд привлек ее в свои объятия, и Дафна обмякла на нем, и сердцебиение понемногу успокаивалось.

Он повернул голову, Дафна тоже туда посмотрела. В их сторону направлялась чья-то густая тень, ветерок донес негромкий голос Верити, беседовавшей с Хоксуэллом.

Каслфорд повел Дафну сквозь темноту, назад к столу и фонарям, точнее, почти понес. Она с трудом ступала на нетвердых ногах. Каслфорд усадил ее на кушетку.

Услышав приближающиеся шаги, Дафна кое-как овладела собой, посмотрела на платье, поправила сбившийся лиф и с беспокойством глянула на Каслфорда.

— Как я выгляжу? Нормально?

Он негромко рассмеялся.

— Боюсь, вы выглядите, как красивая женщина, переполненная наслаждением.

Так не пойдет. Дафна закрыла глаза и еще до того, как Верити подошла к столу, обрела часть себя, точнее, часть той Дафны, которую знала, хотя та, другая, с которой они познакомились только сегодня ночью, понравилась ей больше.

Каслфорд просто не мог поверить, что все его планы опять рухнули, причем на этот раз из-за того, что он пощадил женскую скромность.

Правда, некоторое утешение он почерпнул в том, что довел Дафну Джойс до экстаза. Однако самому ему достичь такого же блаженства не удалось, и поэтому Каслфорд заранее знал, что в Воксхолле ему не понравится, да и цветы кругом он терпеть не может. А появление с кормы Хоксуэлла и Олбрайтона с отвратительно самодовольными лицами нисколько не способствовало улучшению его настроения.

К тому времени, как барка причалила и они сошли на берег, Каслфорд оправился физически, но окончательно впал в раздражение. К счастью, леди развлекали себя сами, восторгаясь видами, музыкантами и фейерверками. По крайней мере ему не приходилось с ними разговаривать.

— Что-то ты не в настроении, — час спустя заметил Хоксуэлл, вместе с герцогом чуть приотставший от Олбрайтона и дам.

— Ничего такого, чего нельзя исправить хорошей порцией бренди.

— А, понимаю. Вот ты сейчас сказал, и я сразу вспомнил, что со мной тоже такое случалось. Когда я перестал трижды в неделю напиваться до бессознательного состояния, тоже время от времени впадал в дурное настроение.

— Должно быть, у меня более крепкая конституция. Трезвость на меня почти не влияет и никак не связана с настроением. — Это не совсем правда, но сейчас все обстоит именно так. — Если у меня и дурное настроение, то не из-за недостатка выпивки. Я просто сказал, что спиртное помогло бы его поправить.

Хоксуэлл пошел дальше:

— В таком случае должен принести свои извинения за то, что увел от стола свою жену. Неужели вы с миссис Джойс поссорились, пока нас не было?

Каслфорд сделал глубокий вдох, пытаясь обуздать раздражение.

— Извиняться совсем ни к чему. Павильоны специально для этого и ставились. Я жалею только о том, что не поставил их три.

— Хочешь сказать, Олбрайтон…

— Да.

Хоксуэлл немного подумал.

— Боюсь, там, внизу на реке, мы лишили тебя укрытия. Однако раз никого из нас не было, остальная барка принадлежала тебе. Отсутствие павильона в этом твоем плавучем приюте наслаждений никогда раньше тебя не останавливало.

— Черт, она же не шлюха, ты, болван!

Хоксуэлл не любил, когда его оскорбляют, и нравом обладал вспыльчивым.

— Раньше такие тонкости тебя не смущали. Можешь ли поклясться, что ни одна женщина благородного происхождения никогда не лежала совершенно голая под тем полотняным навесом среди бела дня, уж молчу про ночную тьму?

Каслфорд шел молча, думая о том, что не отказался бы сейчас от хорошей драки на кулаках, а Хоксуэлл буквально напрашивался на то, чтобы ему расквасили нос.

— Я вижу, ответа у тебя нет, — поддразнил его Хоксуэлл. — Будь осторожен, Каслфорд. Миссис Джойс делает тебя скучным.

— Не настолько скучным, чтобы я не смог отлупить кое-кого до бесчувствия прямо посреди садов Воксхолла.

— Черт, да ты в жизни не мог отлупить меня до бесчувствия, даже когда беспутный образ жизни еще не высосал из тебя силы. Но если тебе станет от этого лучше, если ты перестанешь так страдать из-за того, что намеченная добыча поставила тебя на колени, — вперед!

— Драка? Джентльмены, джентльмены, так не пойдет…

Хоксуэлл застыл на месте и повернулся, чтобы посмотреть на только что выбранившего их человека. Каслфорд тоже остановился, но не стал утруждаться и смотреть. Он узнал голос.

Судьба устроила против него заговор. И то, что это произошло именно сегодня, — в день, когда он проявил столь несвойственную ему предупредительность к женщине, несмотря на собственное неудобство, — казалось особенно несправедливым.

— Дьявольщина, Латам, это тебя во Франции научили подслушивать? — рявкнул Хоксуэлл.

— Совсем не требуется подслушивать, когда двое так громко спорят.

Каслфорд вздохнул и тоже повернулся. Граф Латам, ныне герцог Бексбридж, сиял счастливой улыбкой. На его лице было просто написано: «Вот он я! Я знаю, что все рады приветствовать меня дома! Разве не замечательно, что вы снова меня увидели?»

Преувеличенное добродушие ему не шло. Лицо у Латама всегда было немного вялым и склонным к красноте, а парижская жизнь тоже сыграла свою роль, так что яркие голубые глаза, немного остекленевшие, даже когда он бывал трезвым, походили на две мелкие лужицы на розоватом песке, а рыжевато-коричневые, прилично причесанные волосы словно образовывали вокруг луж кустарник.

— Латам, — произнес Каслфорд, — я понятия не имел, что образцы добродетели посещают Воксхолл. Неужели развлечения не считаются грехом?

Латам рассмеялся, словно герцог пошутил.

— Я пришел посмотреть, как спокойно смешиваются люди разных классов, наслаждаясь своей общностью. Что до образцов добродетели, то я не могу сказать, что я один из них, зато мой дядя-епископ вместе со своей женой находится здесь со мной, значит, и греха в этом никакого нет.