я сам, слушая его, был так очарован, что даже не могу сказать, каким образом вы исчезли прямо у меня на глазах… Кристина! Кристина! Ради всего святого, ради вашего отца, который сейчас на небе и который так любил вас, да и меня тоже, скажите нам – мне и вашей матушке: кому принадлежит этот голос? И мы спасем вас, даже против вашей воли! Итак, имя этого человека, Кристина? Человека, который осмелился надеть вам на палец золотое кольцо?

– Господин де Шаньи, – холодно заявила девушка, – вы никогда этого не узнаете!

В этот момент послышался резкий голос матушки Валериус, которая, видя, с какой враждебностью ее подопечная обратилась к виконту, вдруг приняла сторону Кристины:

– Если она любит того человека, господин виконт, то это вас не касается!

– Увы, мадам, – смиренно ответил Рауль, не в силах удержать слезы. – Увы! Я действительно думаю, что Кристина его любит. Все говорит об этом, но не только это приводит меня в отчаяние, потому что я вовсе не уверен, мадам, что человек, которого любит Кристина, достоин этой любви!

– Только я могу судить об этом, сударь, – сказала Кристина, глядя Раулю в глаза; лицо ее выражало крайнее раздражение.

– Когда для соблазнения девушки, – продолжал Рауль, чувствуя, что силы покидают его, – используют столь романтические средства…

– То значит – либо мужчина негодяй, либо девушка на редкость глупа?

– Кристина!

– Рауль, как вы можете выносить такой приговор человеку, которого никогда не видели, которого никто не знает и о котором вам самому ничего не известно?

– Это не так, Кристина. По крайней мере, я знаю его имя, которое вы намереваетесь вечно скрывать. Вашего Ангела Музыки, мадемуазель, зовут Эрик!

Кристина тотчас же выдала себя… Она побелела, как алтарный покров, и пробормотала:

– Кто это вам сказал?

– Вы сами.

– Как это?

– В тот вечер, во время бала-маскарада, когда вы так о нем сокрушались. Разве, войдя в свою гримерную, вы не произнесли: «Бедный Эрик!»? Так вот, Кристина, вы и не знали, что вас слышит бедный Рауль.

– Значит, вы опять подслушивали за дверью, господин де Шаньи!

– Я был вовсе не за дверью! Я был в комнате!.. В вашем будуаре, мадемуазель.

– Несчастный! – простонала девушка с неописуемым ужасом. – Несчастный! Вы что же, хотите, чтобы вас убили?

– Может быть.

Рауль произнес это «может быть» с такой любовью и отчаянием, что Кристина не смогла сдержать рыданий.

Потом она взяла его руки в свои и посмотрела на него со всей нежностью, на какую была способна, и юноша почувствовал, что его боль уже прошла.

– Рауль, – сказала она, – вы должны забыть о «мужском голосе» и больше никогда не вспоминать даже его имя… И никогда не пытаться проникнуть в его тайну.

– А что, эта тайна так ужасна?

– Нет на свете ничего страшнее!

Молодые люди замолчали. Рауль был удручен.

– Поклянитесь, что вы не попытаетесь узнать, – настаивала она. – Поклянитесь, что никогда не зайдете в мою гримерную, если я сама вас не позову.

– Но вы обещаете хоть иногда меня приглашать, Кристина?

– Обещаю вам это.

– Когда же?

– Завтра.

– Тогда я клянусь!

В тот день это были их последние слова.

Он поцеловал ей руки и ушел, проклиная Эрика; он решил быть терпеливым.

Глава 12

На чердаке

На следующий день он встретил ее в Опере. На пальце Кристины по-прежнему блестело золотое кольцо. Она была нежной и доброй. Она расспрашивала его о планах на будущее, о карьере. Он ей сообщил, что отъезд полярной экспедиции состоится раньше, чем было намечено, и что через три недели, самое позднее через месяц, он покинет Францию.

Она восприняла это известие с радостью, почти весело сказала, что это послужит началом его будущей славы. Когда же он ей ответил, что слава без любви не имеет в его глазах никакой привлекательности, она сочла это ребячеством, пытаясь утешить его тем, что все его неприятности скоро пройдут.

– Как вы можете, Кристина, с такой легкостью говорить о столь серьезных вещах? А что, если мы никогда больше не увидимся?! Я могу умереть во время этой экспедиции…

– Я тоже, – просто сказала она.

Она больше не улыбалась и не шутила. Она, казалось, была поглощена чем-то иным, что ей только что пришло на ум. Ее глаза неожиданно просияли.

– О чем вы думаете, Кристина?

– Я думаю о том, что мы больше не увидимся.

– И оттого вы так просияли?

– И что через месяц нам придется распрощаться… навсегда.

– Но по крайней мере, мы можем обручиться и дать слово ждать друг друга.

Она прикрыла ему рот ладонью:

– Молчите, Рауль… Об этом не может быть и речи, вы хорошо это знаете! И мы никогда не поженимся. Это решено!

Казалось, она с трудом сдерживает неожиданно охватившую ее радость. Она с детской живостью захлопала в ладоши, и сбитый с толку Рауль с беспокойством посмотрел на нее.

– Хотя… – добавила она, протягивая юноше обе руки, словно вдруг решила сделать ему подарок. – Хотя, если уж мы не можем пожениться, то можем… можем устроить помолвку. И никто, кроме нас, об этом не узнает, Рауль. Бывают же тайные браки, значит могут быть и тайные помолвки? Итак, на один месяц мы помолвлены! Через месяц вы уезжаете, и я всю жизнь буду счастлива, вспоминая об этом месяце.

Она была в восторге от своей идеи. Потом сделалась серьезной:

– Это счастье никому не причинит зла.

Рауль понял. Объятый воодушевлением, он захотел немедленно претворить этот замысел в реальность. Он склонился перед Кристиной с бесподобным смирением и воскликнул:

– Мадемуазель, я имею честь просить вашей руки!

– Да они обе уже ваши, дорогой мой жених… О Рауль, как мы будем счастливы!.. Мы будем играть в жениха и невесту.

«Какое неблагоразумие с ее стороны, – подумал Рауль. – Не пройдет и месяца, как я заставлю ее забыть об этом „голосе“ или проникну и разрушу эту „тайну мужского голоса“, а еще через месяц Кристина согласится стать моей женой. А пока – пусть будет так!»

Это была самая прекрасная игра в мире, и они отдавались ей, как маленькие дети, какими, в сущности, они и были. Ах, какие волшебные слова говорили они друг другу! Какими клятвами обменивались! Мысль о том, что через месяц не с кого будет спросить эти клятвы, приводила их в замешательство, которым они упивались с каким-то горьким наслаждением, где-то между смехом и слезами. Они играли в клятвы, как другие играют в мяч, только перебрасывали два сердца, поэтому приходилось играть очень-очень ловко, чтобы не причинить им