Надо следить за всем повнимательнее, потому что в Голубых горах в Австралии есть то, чего ты просто не можешь разглядеть. И то, что ты, будь твоя воля, и разглядывать бы не стал. И то, о чем ты, будь твоя воля, говорить не стал бы.

– Он не вернется? – спросила Энни.

– Да, – сказал я. – Он не вернется.

Дворецкий взял у Энни поводок, а Энни обхватила меня руками, прижалась лбом к моей груди и заревела.

И никак не унималась.

Мы там очень долго стояли – так долго, что Нед решил еще раз сходить в лилейники.

А когда он собрался сходить в них третий раз – вот сколько мы там простояли, – Энни подняла глаза и спросила:

– Мы сделали что-то не так?

Я посмотрел на Дворецкого.

– Мисс Энн хочет услышать от вас правду, – сказал он.

Я притянул Энни к себе и сказал:

– Ты ничего «не так» не делала.

И мы все вместе пошли обратно.

Дома Дворецкий сказал, что мне надо привести себя в порядок, и я постоял под душем – струи молотили по мне, как австралийская тропическая гроза, – а когда я вернулся в гостиную, Энни, Шарли, Эмили и мама сидели все вместе на диване, сидели и все вместе плакали. Я примостился рядом – на диване было довольно тесно, и Эмили забралась ко мне на колени – такого очень давно не бывало – и обхватила меня руками за шею так, словно, если она перестанет за меня держаться, весь мир погибнет. Мне показалось, что она уже никогда меня от себя не отпустит. И знаете что? Мне тоже не хотелось ее от себя отпускать – никогда-никогда.

В тот вечер мама предложила поужинать пиццей, а Дворецкий сказал:

– Мадам, позвольте возразить.

– Давайте без пререканий, хотя бы сегодня, – сказала мама.

Он посмотрел на нее.

– Пицца – итальянское блюдо.

– И всем моим детям она нравится, – продолжила мама.

– А вы когда-нибудь пробовали пиццу? – спросил я.

– Молодой господин Картер, возможно, вы не расслышали, но я только что напомнил о ее национальной принадлежности: пицца – итальянское блюдо.

– Это и значит – быть беспристрастным, чтобы проникнуть в истину и высказать ее?

– Всему есть предел – и мудрым изречениям тоже, – сказал Дворецкий.

– Как вы можете говорить, что вам не нравится пицца, если вы ее никогда не пробовали?

– И все же я могу так говорить об очень многих вещах: о мозгах обезьяны, щупальцах кальмара, китовом жире. Я уверенно включаю пиццу в список того, что, как я точно знаю, вызовет у меня отвращение, даже если я это не пробовал. Оставим за скобками тот факт, что благоразумный человек всегда избегает еды, подаваемой на стол не прямо с кухни, а из автомобиля.

– А можно заказать с пепперони? – спросила Эмили.

– И с ананасами? – спросила Шарли.

Мама посмотрела на Дворецкого.

– Хотя бы разок.

– И с ветчиной? – спросила Эмили.

У Дворецкого вырвался вздох глубочайшего отчаяния – как будто ему сказали, что вот-вот наступит конец света или еще что-нибудь такое.

– Семь бед – один ответ, – сказал он и пошел к телефону.

Мы подождали минут двадцать, а потом Дворецкий предложил всем вместе поехать на бентли в «Пиццерию и сандвичи Уилли» – тогда, по крайней мере, наш ужин не пострадает из-за халатностей, которые может допустить за рулем приспешник Уилли.

– Что такое «приспешник»? – спросила Энни.

– Незрелый юноша, – сказал Дворецкий. – Прошу поторопиться.

Машину вел я. Мама сидела на заднем сиденье, вцепившись во всех трех дочерей мертвой хваткой.

Но вот что я вам скажу: если не считать одного знака «Стоп», которого почти не видно за ветками дурацкой елки, которую давно пора обрезать, – куда только ее хозяин смотрит! – я справился хорошо.

Когда мы вошли в пиццерию, пицца была уже готова. Две пиццы с пепперони, ананасами, ветчиной и зеленым перцем. Зеленый перец предложил Дворецкий. Сказал, что ничто не мешает нам включить в ужин хотя бы один здоровый продукт. И мы расселись вокруг столика, над которым висел телевизор, – лучше сами вообразите, как отозвался Дворецкий о необходимости ужинать под телевизором, – а скатерть была пластиковая – лучше сами вообразите, как отозвался Дворецкий о пластиковой скатерти, – и Дворецкий стал прислуживать за столом: подал всем ломти пиццы, а один ломоть положил себе, на бумажную тарелку, – лучше сами вообразите, как отозвался Дворецкий о бумажных тарелках, – и попросил подать настоящие нож и вилку, и Уилли лично принес пластмассовый нож и пластмассовую вилку – лучше сами вообразите, как отозвался Дворецкий о пластмассовых ноже и вилке, – и Дворецкий заказал имбирный эль, потому что чая у Уилли не подают, – лучше сами вообразите, как отозвался Дворецкий о меню Уилли, – и мы похватали ломти пиццы с пепперони, ананасами, ветчиной и зеленым перцем – лучше сами вообразите, как Дворецкий порывался отозваться о том, что мы хватаем еду руками, но он промолчал, – и съели все до последней крошки.

Когда Дворецкий доел, Уилли спросил, как ему понравилась пицца.

– Можно отметить обилие моцареллы, – сказал Дворецкий.

– Мы этим знамениты. Дополнительный слой сыра, – сказал Уилли.

– А близкое соседство зеленого перца с ананасами производит неизгладимое впечатление, – сказал Дворецкий.

– Я раскладывал их сам, – сказал Уилли.

– А пепперони и ветчина настолько пикантные, что невозможно и мечтать о большем.

– Мы используем только лучшие ингредиенты, – сказал Уилли. – Значит, вам понравилось?

– Этот вечер войдет в анналы гастрономической истории, – сказал Дворецкий.

Уилли хлопнул его по плечу.

– В следующий раз попробуйте пиццу «Супремо от Уилли».

– В следующий раз – всенепременно, – сказал Дворецкий.

22 Ран-аут

Ночь выдалась тяжелая.

Девочки то и дело просыпались, вспоминали, что случилось, и начинали плакать, и я слышал, как мама выходит из своей комнаты и идет к ним. Тихие голоса в темноте – нежные и печальные. Мама уходила, Шарли и Эмили начинали шушукаться. В их комнату входила Энни. А в конце концов они все втроем пришли ко мне с одеялами, подушками и Недом, устроились на моей кровати, и все мы улеглись вместе, кучей. (Смотрите не говорите об этом Билли Кольту!) И потом мы все-таки уснули, и к моей спине кто-то привалился, а может быть, не один «кто-то», а два человека, а может быть, два человека и собака. Пару раз я просыпался, слышал, что вокруг все сопят, и радовался этим звукам.