этот раз – другие слова. И снова Аякчаана почувствовала запах океана, и снова вывалилась на поляну. Взмолилась:

– Нет, не надо, хватит. Не могу больше.

Она стояла на четвереньках, цеплялась ослабевшими пальцами за траву и тяжело дышала. Качнув головой, пробормотала:

– Я словно в стену со всей скорости врезаюсь.

Ярослава пересела к ней, погладила по спине:

– Заговорила все-таки Ирмина тебе дорогу назад…

Могиня покачала головой:

– Истр, с ней останешься. Здесь, три дня пути, заимка моя. Там схоронитесь. Как возвернемся, так вас и найду.

И отмахнулась, чтобы парень и не вздумал возражать.

Аякчаана посмотрела на Могиню:

– Возьмите с собой. Может, Кигиляхи правду сказали и без меня и в самом деле копьё не найдется.

Все смотрели на Могиню, та мрачно шамкала губами, будто проговаривая про себя заветные слова.

– Будь по-твоему, – прошептала наконец.

Катя придвинула к себе мешок – в нем должны были быть штаны, которые Ярушка сунула туда три дня назад, когда Катя еще сама ничего не знала об этом мире, о себе, о своих родителях. Подавила вздох. Всего несколько дней, а будто другая жизнь.

– Ну вот, хоть кому-то сгодился, – протянула она мешок Аякчаане.

– Отойду, чтоб не смущать. – Истр важно встал, намереваясь отойти за деревья.

Аякчаана всплеснула руками, вскочила.

– Нет-нет! Сидите все здесь, я быстро… Я сама! – Она схватила протянутый ей сверток и помчалась, шурша тканью лыжного костюма, на край поляны, за кусты. – Я скоро!

– Откуда она взялась? – глядя ей вслед, спросил Истр, устраиваясь на своем прежнем месте.

– Тебе ж сказывали уже. – Ярушка по-хозяйски взяла куртку Аякчааны, повертела ее в руках, потом вывернула наизнанку, застегнула молнию, одним концом веревки плотно перевязала горловину, а другой конец закрепила с помощью петли на внутреннем кармане. В итоге получилась крепкая сумка.

Улыбаясь своей поделке, Ярослава обернулась к Истру. Он поморщился:

– Странно это все: камни эти говорящие, огни, подземные ходы. Уж больно складно все получается…

Ярослава и Катя переглянулись.

– Думаешь, она подослана Ирминой?

Теперь все трое посмотрели на Могиню. Та сидела на поваленном дереве чуть в отдалении, подперев голову кулаком, разглядывая очищенные ветки и обдумывая что-то. Она не сразу почувствовала взгляды ребят, а заметив, вздохнула:

– Всяко может быть… Да, вернее всего, девочка эта сама не ведает, что да как. Ее домой надо вернуть, незнамо как здесь оказалась, не место это для нее.

Из-за деревьев появилась Аякчаана. Она переоделась, пригладила темные волосы, прямые, жесткие и черные, как вороново крыло. Из подручных материалов – березовой коры, ветоши и упругих ивовых веток – соорудила нечто наподобие башмаков, страшненьких, сделанных второпях, не очень аккуратных, но вполне удобных.

– Ого! – воскликнул Истр. – Шустрая какая! Ладные лапти соорудила!

– Она не «шустрая», она «хорошенькая», – поправила Катя.

Аякчаана улыбнулась.

– Вообще-то у меня имя есть… А обувь такую меня дедушка Учур научил плести. В тайге всякое может быть, да и не любит она чужаков, след в городской обуви долго стоит, зверье пугает да волков приманивает. А в такой обувке ничего не страшно. – Она усмехнулась. – Колется только. Дедушка как-то умело делал, удобно было. Но у меня так пока не получается.

– На вон, свою одежу упакуй, чтоб сподручней было. – Ярушка кивнула на самодельный мешок.

– Ну, коли все готовы, и я, пожалуй, соберусь. – Могиня встала во весь рост, расправила плечи, широко расставила руки.

Вокруг нее стали сгущаться сумерки, тучками дождливыми обступили ее со всех сторон полупрозрачные тени. А когда развеялись они, перед ребятами стояла, так же широко расставив руки, помолодевшая лет на сорок Могиня. Темно-русые волосы убраны в тугой узел, высокий лоб, гладкая, чуть загорелая кожа. Движения приобрели утраченную с годами мягкость и ловкость, а голос – певучесть.

– Вот это омоложение, – изумилась Аякчаана, едва переводя дух.

– Ба-а-абушка. – Ярослава смотрела на женщину с опаской. – Что за волшба такая…

Могиня покосилась на нее:

– Не гляди на меня так… Не Ирмина я, черной волшбой времечко не ворую. У себя заняла годки.

– Как так? – Ярослава наблюдала за ней.

Бабушка только отмахнулась:

– Ну, помру маленько раньше, не велика беда… Говорю ж – у себя заняла.

Могиня оправила платье, ставшее слишком свободным, подвязала его плотнее на талии поясом, погладила темно-фиолетовые чароитовые[12] бусы:

– Коли Ирминка шалит, так и мы, чай, не лаптем щи хлебаем, тоже кой-чего умеем, правда, внучата? – И она смешно подмигнула подросткам. – А оно так-то сподручнее будет.

– Бабушка, да ты просто само совершенство, – восхищенно прошептала Катя.

– Совершенство? – Могиня подозрительно прищурилась. – Энто что?

Катя рассмеялась:

– У нас так самых что ни на есть красавиц зовут.

Могиня ухмыльнулась, деловито оправила одежду:

– Да энто все так, видимость одна. Но, чай, сгодится в дороге дальней больше, чем дряхлая старуха…

Она подняла с земли подготовленные палки, принялась расставлять вокруг их стоянки, приговаривая под нос:

– Один путь нашел, другой свой забыл, кто сюда придет, тот забудет зачем. Все следы силки заметаюти. На семи ветрах, до семи озер, во семи сундуках запираюти, темным мороком охраняюти от умысла черного.

Узор на земле, крест поверху, в центр его – палка острием в землю. И так на все четыре стороны. Удостоверившись, что стоят крепко-накрепко, обернулась к Кате:

– Ну, доставай, внучка, посох, три свое кольцо заветное, да в путь: коли знать будем, куда следовать, глядишь, и не заблудимся.

Катя достала колечко.

– Ну что, все готовы? – Катя потерла ярко-синий камень на кольце, посмотрела на Алатырь в Ярушкиной ладони: тонкая линия пролегла между ними, зацвела огнями, схватилась холодным пламенем, будто дымкой. А в ней уже скользил знакомый силуэт: стройный стан, смелая и плавная походка, будто кошачья поступь. Енисея стояла на вершине горы, смотрела в долину. Алатырь нашел ее и был готов провести их к цели.

Катя послушно достала из мешка и надела на палец серебряное колечко с четырьмя камушками: зеленым, голубым, синим и бирюзовым – подарок друзей ко дню рождения. И проговорила, как заклинание, слова Енисеи, сказанные всего несколько дней назад в подвале Александрии:

– Серебро – это я, бирюза – Ярослава, Истр, владетель водных пучин, – голубой аквамарин, Олеб, защитник лесов и зверей, – изумруд, Енисея – лазурит.

И подумала о Енисее, представила ее перед глазами, как смотрит строго, а на губах расцветает лукавая усмешка.

Стоило это только вообразить, как воздух вокруг сжался в точку, сомкнулся до размера лазурита. Камень при этом стал ярче и, кажется, еще синее. Золотистые прожилки внутри него раскалились, побагровев, и из центра лазурита брызнул луч, поднялся над головами людей. Катя схватила посох, ударила им о