Полковник изнемогал от страха, выл, как волк на луну. Отправился на корточках к двери, приложил к ней ухо. За дверью царило таинственное молчание. Вообще никаких звуков. Может, само рассосалось? Он колебался долго, то принимал твердое решение, то отменял его. А пламя свечей уже затухало, становилось темно. Нервы дребезжали, из подсознания подспудно выбиралась мистическая жуть. Павел Макарович, шмыгая носом, натянул на себя дверь, принялся медленно отволакивать засов, мысленно готовясь к наихудшему. Но за дверью продолжала властвовать тишина. Он высунул нос наружу, готовый захлопнуть ее в случае опасности. Но в смежном помещении никого не было, зверь ушел. Он содрогнулся, вспомнив страшную пасть. Набрался храбрости и вышел. Вдоль прохода громоздились остовы оборудования, горели свечи. В мозгу не отложилось, что они не догорают, огарки заменили на новые. Сердце застучало, как стиральная машина в режиме отжима. Он перевалился через порог и на цыпочках тронулся в путь. Озноб нарастал, но Павел Макарович не останавливался. Он встал перед поворотом, перекрестился, высунул нос. Длинный коридор, уставленный свечами, а в конце, кажется, дверь… Нужно бежать, про него забыли! Преступники ошибочно решили, что в страхе перед зверем он никогда не покинет свое убежище, так и подохнет от холода и голода. Как бы не так, просчитались вы, ублюдки! Он двинулся дальше, держась за стеночку. Ноги от волнения подгибались. Все быстрее, быстрее. Перешел на бег, подлетел к двери, задыхаясь от перегрева и избытка адреналина. Зачесалось под лопаткой, он чуть не задохнулся, боже, за ним ведь, кажется, наблюдают. Но возвращаться в комнату, из которой он вышел, было поздно, теперь только вперед. Дверь поддалась, он вывалился в узкий тамбур, в котором имелись еще две двери. Навалился на одну — закрыто. Навалился на другую, она распахнулась с противным скрежетом. И снова коридор — длинный, как лунная дорожка — и дверь в конце. О боже, она была приоткрыта, и в щель просачивался мерклый утренний свет. Он не поверил своим глазам. Он провел этих остолопов! Он в двух шагах от свободы! Издавая плотоядное урчание, он бросился вперед. Спотыкался, хватался за стены. Подбежал к заскорузлой, сваренной из стальных листов двери, которая открывалась внутрь и действительно была открыта на несколько сантиметров. Ручки не было. Черт с ней, с ручкой! Он схватился за края двери обеими руками, стал тащить ее на себя. С ужасающим скрежетом окаянная железка продвинулась и встала. Ну что еще?! Он рухнул на колени. Так и есть. Проржавевшая конструкция скособочилась, осела вниз и уперлась в наплывы в бетонном полу. Ерунда, если силы найдутся, он ее протащит. Он схватился за нижнюю торцевую часть двери, правой рукой почти у пола, пострадавшей левой, чуть выше. Натужился, изыскал все, что осталось в организме, стал тянуть ее на себя…

И взревел от ошарашивающей боли. Защемило пальцы правой руки! Полностью, до третьих суставов. Проржавевший металл в нижней части двери истончился до такой степени, что пальцы продавили его, и сместился оторвавшийся от сварки соседний лист, зажав все четыре фаланги. Случайно ли? Разве время об этом думать? Он взвыл от обжигающей боли, кровь потекла из рассеченных до костей пальцев. И самое противное, что дверь уже приоткрылась, и не попади он в ловушку, то вполне бы смог протиснуться в образовавшуюся щель. Он тянул на себя угодившую в западню конечность, орал от дикой боли. Извернулся, попробовал помочь левой, но пальцы в бинтах и лейкопластырях отказывались слушаться. Пот хлестал со лба, он лихорадочно думал, как выпутаться. Если сильно дернуть, он оторвет все пальцы, их зажало до такой степени, что уже трещали кости. Он всмотрелся и не поверил своим глазам. За порогом, уже фактически на улице, всего в каком-то полуметре, лежал миниатюрный цельнометаллический топорик для разделки мяса. Словно кто-то намеренно его подбросил, зная, что Павел Макарович попадет в непростую житейскую ситуацию. Голова уже не варила. Он вновь перекрутился спиралью, пыхтя, сходя с ума от боли, дотянулся до топорища, схватил его левой рукой, вернулся обратно. Вставил рубящую грань под пальцы, сделал попытку отжать разлохмаченный металл. И помутилось в голове от вспарывающей боли. И не сразу дошло до Павла Макаровича, что за спиной образовалось угрожающее рычание. Волосы поднялись дыбом. Он посмотрел через плечо, но лучше бы не делал этого. Полковник заплакал, как ребенок, — в дальнем конце коридора возникло мерзкое чудовищное отродье с оскаленной пастью, источающее вокруг себя мерклый свет. Оно неторопливо приближалось, словно понимало, что жертва не убежит, торопиться некуда, ведь у него не хватит духу отрубить собственные пальцы.

Оно подходило все ближе, воняло псиной, мерзкое рычание уже билось в ушах.

— Уйди! — истошно заорал Павел Макарович. — Уйди, пожалуйста, Христом Богом заклинаю! — И махнул топориком, едва не вывернув из сустава здоровую руку. Но животное только разозлилось, оно присело на передние лапы, разверзло зловонную пасть и оглушительно залаяло.

Павел Макарович ни о чем уже не думал, лишь о гигантских клыках, впивающихся ему в шею. Краски мира померкли. К черту, только бы выжить. И когда зверь уже готов был броситься, уже окутывал его затылок тяжелым дыханием, он приставил рубящую грань топорика (а она была идеально заточена!) к разодранным фалангам и с силой надавил. «Мы не изуверы, Павел Макарович, но обещаем, что больше вам нечем будет калечить законопослушных граждан…» Боль была адская, хрустели кости, кровь текла рекой. Хрустнуло, он почувствовал свободу. Обрывая ошметки кожи, вопя как подорванный, он протиснулся в щель и оказался на улице. Последние остатки разума ушли на то, чтобы закрыть дверь. С внешней стороны на ней имелась ручка. Он волок ее на себя здоровой рукой, обливаясь слезами. Зверь рычал, царапал ее изнутри когтями, но Павел Макарович был уже вне его досягаемости. Каменная лестница, обросшая сорняками, разрушенные ступени… Он корчился в траве, хлестала кровь из обрубков, боль душила. Он споткнулся о камень, покатился в покатую яму. Мелькнули скалы, взволнованное утреннее море. Извернувшись, он стащил с себя элегантные трусы, обмотал ими кровоточащую культю, заскулил, как щенок. Кое-как поднявшись, засеменил прочь, в скалы, подальше от страшного места…

— Дядя Сережа, а что вы хотите со мной сделать? — жалобно протянула маленькая девочка, натягивая на лицо одеяло. Снаружи остались лишь кудрявые волосики и огромные глаза, исполненные страха и недоверия.

Сергей Аркадьевич дрожал от вожделения, он из последних сил пытался отечески улыбнуться, чтобы не слишком напугать это чудо чудесное. Она и так достаточно пережила, когда он стаскивал с нее одежду. А дело деликатное, здесь гримасы и резкие движения неуместны, ребенку должно понравиться, он не должен чувствовать угрозы, во всяком случае на первых порах.

— Катенька, мы же просто играем… — проворковал он, пуская пузыри и шутливо теребя девочку за носик. — Это просто игра такая, ты, главное, не бойся, это очень забавно и увлекательно… Я сейчас разденусь, лягу рядом, ты не против? Немножко полежим, я тебе кое-что покажу, а потом мы покушаем конфеток, посмотрим мультики…

Девочке не нравилась предложенная игра, она жалобно смотрела на потеющего дядю, такого большого, взрослого, наполовину лысого. А Сергей Аркадьевич уже взмок, голова кружилась. Комната мотеля на южной оконечности Кабаркуля плясала перед глазами, он видел только большую кровать, а в кровати — маленькую девочку, съежившуюся от страха. Грудь распирало от сладости грядущего удовольствия, ох, как он жаждал потрогать ее «внутренний мир»! Он погладил ее по головке, стал расстегивать рубашку. А глаза девчушки расширялись все больше, одеяло поползло все выше. Она полностью залезла под одеяло, дрожала там, свернувшись. Он шагнул в сторону, приоткрыл окно, дышать от волнения было нечем. В черном небе переливались серебристые звезды, дул освежающий ветерок. Может, зря он затеял это именно сегодня? В городе творится черт знает что, менты на ушах, чиновники прячутся по своим норам. Но нет, он не такой, он не боится! Зов природы сильнее какого-то страха. К тому же заранее договорились, все спланировано. Он еще неделю назад утряс вопрос с Миленой Петровной из комиссии по образованию городского совета народных депутатов (дамочка на свободе гуляет исключительно благодаря его стараниям!), а та в свою очередь — с директрисой детского дома-интерната в соседнем Кошельково. Да и как терпеть? Он уже две недели терпел, жена остатки плеши проела, мол, что с тобой, Сереженька? Может, ты температуришь? Может, у тебя неприятности на работе?..