не травой и не сладкой пчелиной пыльцой. А будто землею.

К чему ягоды снятся?

Думал Мельник.

Дорога на Горагорский начиналась от ворот комендатуры. Вышел Мельник через КП, сел в «Волгу», и прямиком по Старопромысловскому шоссе покатились они.

Катились.

Смотрел Вова по сторонам, размышлял: «Грязный город, неустроенный. Название городу Грозный. Все в жизни закономерно. Руины вокруг — страшные грозные развалины. И давление». Отчего-то стал Вова предполагать, а какое давление в природе. По состоянию головы и всего организма решил, что упало давление, а, упав, поднялось его собственное кровяное. Сердце стучит, на голову давит. Еще мочевой пузырь. Попросил Вова остановиться. Вышел, помочился под стеночку. Машинально крутил головой по сторонам. Вон там за поворотом рыночек, на рыночке купит он пива, откупорит и глотнет, чтобы унялось в голове.

За рынком, отпивши пива, полегчало Мельнику, развалился он на заднем сиденье и стал прикемаривать. Еще подумалось Вове о том, кто как служит. Вот зампотыл Василич. Ему служить одно удовольствие. Он ГСМ чеченцам продает. На местном дистилате не езда — беда. Армейский бензин котировался одно время по десятке за литр, а теперь и дороже, наверное. Инфляция ж, оно понятно. Наживается, одним словом, Василич. Если ему орден потребуется, он на Ханкале с кем надо перетрет. И дадут Василичу орден. С другой стороны, Василич тоже рискует. Если его прищучит вдруг какой неподкупный!.. Смешно стало Вове, хмыкнул в полудреме про неподкупных из Ханкалы.

Таксист, который старший брат, остановил «Волгу», сказал Вове, что надо младшего подождать, у них в Горагорском родственники, надо бы заехать.

Ну ладно, подумал Мельник: где один там и двое. Во внутреннем кармане поправил и стал размышлять дальше. Вот Макогонов. Идейный он командир. И по делу если, то прав был командир, что турнул его со взвода. Тут бы Вове и валить по добру — переждать, пересидеть лихое время, но случилось ему завести дела с Казаком. А куда деваться-то было?.. Положили на него глаз, и попробуй докажи теперь, что неслучайно все, что не рыжий он, не крыса подзаборная. Сколько народу сломалось!.. Видел Вова сломленных войной: опустившихся, продавших и себя, и совесть свою. Выпотрошенных, обескровленных — без царя и командира в голове. Или Славка Норгеймер, к примеру. Такие, как Славка, не доживают до дембеля — сгорают, сжигают сами себя, потому что являются честными солдатами, и прямотой своей крестьянской вынуждают Бога пожалеть их и избавить от страшных земных мучений после дембеля. Был Вова Мельник солдатом думающим. Еще интуиция… Интуиции своей Вова боялся. Точнее, не интуиции боялся, а того, что в нужный момент не прислушается к голосу разума, что запросто может привести к трагедии.

Трясло и кидало расхристанную «Волгу», все вело вправо.

«Сход-развал, — подумал Мельник, — так резину сожгут».

Но где было братьям-таксистам новой резины взять в Грозном? Крестьяне они — таксисты эти. И мыслят по-крестьянски. Но Вове их было не жаль, и даже толики малой жалости не было к ним. Чужие они ему, хоть и пришлось прожить вместе суматошные эти дни. А раз чужие, раз война кругом, то и быть им — крестьянам необразованным — расходным материалом на этой войне. Как и Славке Норгеймеру… «Прости, Славка», — подумал Мельник. И вдруг подумалось об орденах. Хочется Вове вернуться домой с орденом. Постоять на пороге дома, потереть «крест» тряпочкой, чтобы блестел. И войти в дом. Жена ахнет, мать пустит слезу. Отец скажет: сын героем вернулся! Но им, разведчикам, орденов не дают. Какой ему, Вове Мельнику, орден, если оказался он в самом логове, а оказался там по самой глупой пьяной лавочке.

Проваливался Вова в дрему, и снились ему красные ягоды на кусту.

К чему бы эти ягоды?..

Но не уснул он глубоко, а почувствовал, как стала машина.

Мельник сидит, глаз не открывает, будто спит крепко. Вышли из машины оба брата, капот подняли. Мельник быстро осмотрелся, руку сунул за пазуху, голову склонил к правому плечу. «Сожгут резину, долбни, сожгут». Слышит Мельник, как открылась дверь его. Его за плечо резко дернули. Мельник открыл глаза — и будто он спросонья, ничего понять не может. Увидел сразу. Пистолет. Старший брат-таксист с перекошенным лицом, вытянув руку с пистолетом, тыкал стволом в голову ему.

— Уэхады. Уэхады, ссука!

— Вы чего, мужики? — расширив глаза, спросил Мельник. Сжался весь, напрягся ногами и спиной, как перед броском. Руку, что за пазухой держал, расслабил в локте.

Красиво работает спецназ. Вот показательные выступления проходят. На трибунах высокое начальство, женщины с детьми. Военный городок празднично украшен. Все в парадной форме. Караулы со знаменами. Спецназ синхронно движется в парадных «коробках», банданы на головах, пот по вискам течет. Красиво спецназ работает. Ножи метают, на ножах упражняются. Раз, два! Бросок, рывок — один на спине у другого; другой ножом наметил удар, но не ударил. Победил показательно. На показательных вступлениях не убивают, и предплечья насквозь ножами не прокалывают, разве что нечаянно заденут. Шрам останется. Зарастет до следующих показательных выступлений. Или бутылки об голову хлоп — брызги в стороны, осколки разлетаются. Или кирпичи ладонью ломать. Со сноровкой можно и три, и пять кирпичей сокрушить. Бежит спецназ, а как прибегают, тут их инструкторы ждут. И вдвоем лупят по морде претендента на краповый берет. Тут не до сантиментов — больно бьют. Больно затем, чтобы, когда случится бой, то спецназовец о боли бы не думал, а бил, как учили. И убивал бы не сожалея.

Страший брат стоял за спиной младшего, близко стоял. А нужно было бы дистанцию держать.

Мельник, сощурившись, наклонился вниз, бормоча невнятно, что, мужики, непонятки какие-то начались. Я ж свой! Свой, свой, свой… И, уперевшись лбом в дуло, выбрался почти из машины. Дуло скользнуло и в ухо ему ткнулось. Тут Мельник и ударил.

На той похабной квартирке, когда просыпался Мельник, то шел в туалет и в ванную. И замечал шприцы на полу. Воды не было в кране, и шприцы повсюду валялись. Тогда Мельник и задумался, что кто-то из здешних крепко сидит на «герыче», героине. «Не Казак — точно, — размышлял Мельник. — Не Конг. Он здоров как черт и водку любит. Не товарищ его хилый. Тот интеллигентного из себя строит. Значит, таксисты». И когда бортировал старший брат колесо на Трех Дураках, то рукава засучил. Мельник заметил наколы в сгибе локтя, на вене. Понял тогда, кто разбрасывает шприцы. Рука у таксиста-старшего нетвердая была. Держал стакан с водкой, а руки дрожали. Не с похмелья вроде — а руки дрожат…

Пистолет