class="p1">— Дубинский мне на ухо шептал, что ты какие-то темные дела устраиваешь. Он твоих солдат к себе сманивает. «Слоны», верят ему, что он крутой «спешл».

В комнате Макогонова было душно. Газовая горелка воняла страшно.

— Я своим сказал, кто ротному в рот смотрит, тот лох последний. Савва мой, дурик, ведется. Еще двое. Тимоха доложил. Ротный ждет, как я в отпуск поеду, тогда он дел наворотит. Пацанов моих жалко. Ты уж присмотри, Валера, за ними.

— Я обещать не буду.

— Да я так, к слову. А где Штурман?.. Во, смотри. Как по заказу.

На экране закрутился синий шарик — пошел блок новостей. Первым номером говорили о событиях в Грозном. Показали кадры с площади Трех Дураков — Павших Борцов. Обстрелянный «Бронтозавр», труп боевика, паспорт. Комментировал какой-то политик известный: сказал, что международный терроризм специально засылает в Грозный своих эмиссаров, чтобы дестабилизировать обстановку в республике. И это подтверждает последний факт обстрела колонны и ликвидации боевика, гражданина Турции.

Выпуск закончился. Макогонов удовлетворенно выключил телевизор, завалился на койку, руки сложил за головой.

— Ротный… Хоп, забздит он бодаться. У него рыло по самые уши в дерьме. А эти, — Макогонов кивнул на телевизор, — пусть теперь попробуют порычать. Зубы им повыдергивали вместе с языком. Движуха теперь пойдет.

— Красиво сработано. Ничего не скажешь. Ну а Мельник твой как?

Макогонов вскинулся сразу. Сел. Поднялся с койки, заходил нервно по комнате.

— Не дави на мозоль. Тут уже все не предсказуемо. Сам будет выкручиваться. — Вдруг взъерепенился: — Пить надо меньше. Пьянство на войне — самый страшный грех. Хотя с другой стороны, если бы не пил… Хоп, будем думать.

Красота. Да что вы знаете о красоте? Скажет так бывалый солдат. Серый солдат, незаметный. А чего он-то, в свою очередь, серятина окопная, может знать о красоте? Но красота на войне имеет свой колер особенный, этакий серый — незаметный. Вот на параде идут стройные колонны. Чеканят шаг. Медали, ордена на груди позвякивают. Красота? Она самая. Танки идут. Самолеты летят — выделывают над главной площадью страны фигуры высшего пилотажа. Красота? Так точно — она. Возвращается солдат домой с войны. Бросаются ему на грудь мать, жена, дети. И это красота. Но скажет бывалый солдат: истинную красоту войны — ее не увидишь, ее не покажешь, на людях не похвалишься красивой военной работой. Потому как паршивая это красота военная, и одним только солдатам заметная и понятная.

А как же иначе?

Вот ночью темной ползал Славка Норгеймер по обочине: рыл ямку, устраивал заряд так, чтобы, не дай бог, кто из своих не пострадал. Получилось у Славки — шуму было много, а все целы! Или омоновцы на блокпосту, те самые — смоленские. Красиво стеляли в воздух, как говорится, в белый свет, как в копеечку. Плотно били — короткими очередями, как в бою. А снайпер на крыше «Скалы»?.. Он не зря час целый от оптических приборов не отрывался — в нужный момент нажал на курок. И было дело сделано. Чуть про Тимоху не забыли. Тимоха с журналистами водит дружбу. Журналисты тут же живут в КПЗ, комплексе правительственных зданий. Тимоха в нужный момент оказался в нужном месте. Как взорвалось, Тимоха понесся. И журналистов с собой прихватил — все ж жадные до сенсаций. А разобраться, что да почем, им времени нет, да и не нужно им этого. Журналист — объект стратегический. Его нужно использовать умно. И лучше использовать вслепую. Журналистам сенсацию нужно? Нате, пожалуйста. Военные свою работу делают. Таким наукам в военных академиях не обучают, — на войне многое приходится своим умом доходить. Как дойдешь, тогда и получается красиво.

На Старой Сунже в двухкомнатной неустроенной квартирке, похабной можно сказать квартирке, собрались люди. Дела люди обсуждали важные, поэтому выставили на стол две бутылки водки. Закуски было немного. Пили как-то несуразно. Присутствующий в компании Мельник оскорбился в душе несуразностью выпивки: наливают помногу, говорят глупости и пьют, почти не закусывая. Глотали куски холодного мяса, зажевывали подсохшим хлебом, запивали теплой минералкой. Вова Мельник к выпивке относился серьезно, как ко всякому другому делу.

Много говорил Казак.

— Спасибо, брат, — обнимал он Мельника. — Дело сделали большое. Ты наш парень, настоящий парень. Ты теперь видишь, кто тебе по-настоящему верит, кто тебя не продаст и не кинет. Не то, что эти, — он мотнул головой.

— Да, брат, прауэльно говоришь, — откликался Конг.

Братья-таксисты голосов не подавали, угрюмо сидели в углу, только тянулись за своими стаканами. Пили и снова садились в свой угол. Изредка переглядывались.

— Завтра, брат, завтра, — частил Казак. — Ты меня представишь своим — и свободен. В отпуск, в отпуск, в отпуск. И отпускные тебе. Прости, что не все десять, как договаривались. Сам понимешь, времена тревожные. Вот ты вернешься когда, рассчитаемся. Я послужу у твоих, закреплюсь. Ты вернешься, и еще пять тысяч получишь. Это я отвечаю. Скажи, Конг?

— Аттуэчаю, — сказал Конг. — Все получишь, короче, как догоуэривались.

Мельник делал вид, что он не доволен таким раскладом. Но решил сильно не кочевряжиться, потому что понимал ситуацию. Пусть хоть пять дадут. А то ведь могут прямо здесь положить. И никто не узнает тогда, как сгинул хороший парень Вова Мельник.

Не стал Мельник спорить, согласился на пять.

Вчерашний день, когда встретил Мельник на Трех Дураках связника с сумкой, закончился пальбой и взрывами. Вернувшись после дела на похабную квартирку, Мельник завалился спать. Но появился вдруг Конг, стал по-чеченски говорить о чем-то с таксистами. Мельник по случайным фразам «Три Дурака», «федералы», «завалили», понял, что Конг ведет разговор о вчерашней стрельбе на площади. Мельника до времени не тревожили. Когда же пришел Казак, Мельника стали расспрашивать, кто это мог стрелять и не слышал ли он чего от своих. Мельник пожал плечами и сказал, что у своих он не был сутки. А значит, знать ничего и не может. Казак подумал и сказал, что было нападение на колонну и военные застрелили одного из нападавших. Говорят, что это был гражданин Турции, даже в новостях об этом передавали репортаж. Не тот ли это человек, который передавал сумку с деньгами? Вова сказал, что знать таких вещей не может, потому что ему по хрену все эти разборки. Он собрался в отпуск! Казаку, больше положено знать, ведь он все еще тусуется в комендатуре. В соседней комнате еще некоторое время обсуждали происшедшее. Вова же заснул на своем матрасе.

Проснулся Вова и услышал женский голос и еще второй голос — Казака. Казак нервно восклицал по-чеченски, на крик переходил даже. Вова выглянул