Лида не раз наблюдала, как все Коляскины дружно бросались к пришедшей с работы Домне, чтобы снять с неё боты, надеть тапки на её опухшие ноги, а потом подать ей на ужин целый противень плавающих в жире котлет.

  Предыдущие соседи Домны съехали, не вынеся её криков. У неё были прекрасные виды на их две смежные комнаты. Она и не подозревала, что к ней подселят красного директора Грошунина. Грошуниным тоже пришлось несладко.

– Зимой противная баба постоянно сгребала к своей стенке горячие уголья в общей печке…

– Что вы сказали, Маша?

– Мы ведь про Домну говорим? – в свою очередь удивляется девушка.

  Такого раньше с Лидией Николаевной ещё не было – чтобы забываться и собственные мысли помимо воли озвучивать. «Только бы не сойти с ума!» – старуха трогает языком протез во рту и несколько раз жуёт губами, словно проверяя, насколько крепко умеет запирать свой рот.

– Так в какой вуз вы поступать приехали?

– В театральный. Или в консерваторию. Я певицей стать хочу, – простодушно отвечает девушка.

  «Куда ж ты без блата попадешь, милая?» – молча усмехается Лидия Николаевна. А девушке многозначительно говорит:

– У моей приятельницы дочка в консерватории преподаёт, – в ожидании, что провинциалка тотчас засуетится.

  Но та продолжает молча надевать босоножки и, распрямившись, с наивной гордостью заявляет:

– Я сама хочу попробовать, без блата.

  В двери снаружи поворачивается ключ – Лидия Николаевна совсем забыла, что ждёт внука. Маша знакомится с Сергеем, и старуха опять с удивлением подмечает в гостье ту уверенную отстранённость, которая бывает только у очень независимых или очень красивых женщин.

– Какая к тебе красавица приходила, – говорит Серёжа задумчиво, едва за Машей захлопнулась дверь.

– Прямо уж красавица-раскрасавица, – усмехается Лидия Николаевна. – Что, ни одного изъяна в ней нет?

– Ни единого, – с какой-то тоскливой обречённостью откликается Серёжа. – Трудно поверить…

Красота – это печать, поставленная сверху, с самого неба. Её нельзя ни объяснить, ни разобрать по частям. Про красивую женщину не скажешь: вот это в ней хорошо, а вот это – не очень. Она вся словно защищена сияющим энергетическим коконом. Да и нет у Сергея сил ни на какую критику.

– Прямо с картины Васильева…

  Лидия Николаевна не может припомнить ни художника, ни его картину, и тогда Сергей с совершенно неуместным вдохновением начинает распространяться о синих глазах на нежном овале, о каких-то северных красках и линиях. Его англичаночке эта поэма вряд ли понравилась бы.

– Хороша Маша, да не ваша, – язвительно останавливает внука Лидия Николаевна.

  Она взволнована. Ей кажется, что Серёжа описал покойную Асю. И внешность, и голос… бывает же такое. Вот только Ася была нежной и порывистой – не холодной, как её внучка.

– Как она одета хоть? – интересуется Лидия Николаевна с женским любопытством. – Модно? Дорого? – переспрашивает она, не дождавшись ответа.

  Но Серёжа, который никогда не был человеком не от мира сего и даже помогал бабушке советами при выборе платьев, вдруг теряется. Он не может вспомнить, во что была одета Маша. У него просто осталось ощущение прохлады и свежести… Наверное, она была в чём-то светлом. Наверное, это был длинный плащ…

  Лидия Николаевна снова задумывается. Девушка приятная, не наглая. В её компании можно со светлой грустью вспомнить то, что не вспоминалось уже много лет.

– Серёженька, найди на антресолях старые фотографии, мальчик. Я ей обещала…

Потом они долго сидели на диване, доставая из картонной коробки снимки один за другим. Фотографии лежали вперемежку с поздравительными открытками и рисунками, который маленький Серёжа когда-то дарил бабушке.      – Ты говоришь, две девочки на венских стульях? Одна в платье с отложным матросским воротником? Нет, это не Ася. Это я со своей двоюродной сестрой. Помню, как нас водили к фотографу. Приблизительно в этом возрасте я и начала дружить с Асей.

Перебирая бабушкин архив, Сергей подробно описывал каждый снимок, только после этого Лидия Николаевна подносила его близко к глазам, пытаясь хоть что-то разглядеть в этих ветхих отпечатках давно пролившегося света и ушедшего времени.

– Тут тоже не Ася, – сказала Лидия Николаевна, когда внук передал ей очередной снимок – две девушки, одна в кокетливой шляпе, другая в меховой шапочке, старательно позируют фотографу. – Это я с подругой по курсам английского.

– Почему некоторые фото кажутся бурыми? – пробормотал Сергей. – Сепией их обрабатывали что ли? Не думаю, что использовали её в то время… Или фотобумага такого оттенка была? А здесь вид на какую-то улицу, – он внимательно посмотрел на потрёпанный квадратик любительского снимка. – Дом, церковь… Трамвай едет.

– Так это же наш дом со стороны фабрики! – оживилась Лидия Николаевна. – Это в начале тридцатых. По переулку ходил двадцать четвертый трамвай, но после войны его перенесли за церковь, там был поворотный круг.

Она принялась живо описывать родные места, как будто снова стала маленькой девочкой, как будто фотография была только вчера сделана.

Значит так. Их дом разделен аркой на два корпуса: в одном до революции была богадельня, в другом – меблированные комнаты. Три нижних окна плюс одно со стороны подъезда – окна их комнаты. Одно из окон выходит на церковь. Из него хорошо видно и слышно крестный ход. Церковь до сих пор на том месте стоит …

– Ты бегала на крестный ход?

– Нет, зачем мне это, – тон Лидии Николаевны сразу становится отчуждённым. – Мать сколько поклонов отбила, все деньги в церковь перетаскала тайком от отца. А что вымолила… раннюю смерть, да ещё в таких мучениях…

Наткнувшись на затянувшееся молчание внука, она с подозрением спрашивает:

– Серёжа, а ты что… в Бога вверишь?

– Скорее да, чем нет, – не сразу отвечает он.

Лидии Николаевне его слова не нравятся: вот, молодёжь, взяли моду. Надо будет поговорить с внуком. Потом.

– Можно я это выключу? – Сергей раздражённо кивает на телевизор, где на весь экран – лицо пожилого юмориста. – Вот не пойму… Хохот, под который он выступает – это фонограмма? Или зрители поддали в буфете? Неужели набралось столько трезвых идиотов… Как ты можешь такое смотреть?

– Я ещё и сериалы смотрю, – с вызовом отвечает Лидия Николаевна.

– Знаю. Все – про ментов и уголовников. Такое впечатление, что, когда они переубивают друг друга, в стране никого не останется. Я вот давно телевизор не включаю, всё нужное в компе нахожу…

– Серёжа, зрячий слепого не понимает… Да если б я могла в интернет заходить, я бы тоже оттуда не вылезала.

– Извини… – спохватывается внук. Ему стыдно, что он так забылся. Говорил с бабушкой